Долина павших - [43]
— Просто не верится, — прошептала Марина.
— Это Р. привел меня сюда нынешним летом, — продолжал Сандро. — Чуть выше, у самого шоссе, еще один обелиск, такой же трагичный и нелепый, как и этот, и напоминает о таких же преступлениях. Там были убиты сорок пленных 7 февраля 1939 года, в разгар отступления республиканцев, за два дня до того, как сюда пришли победители. За лощиной ты увидишь дом, кажется, его называют Moli d’en Calvet[63], — из этого дома слышны были выстрелы и виден свет костра, в котором безуспешно пытались сжечь трупы. Все селение, по-видимому, знало, но помалкивало о происшедшей трагедии, и только одиннадцать дней спустя какой-то пастух случайно наткнулся на них. Скорее всего, это были последние казни в Каталонии перед тем, как франкисты пошли чинить кровавые расправы. В 1941 году один монах-августинец опубликовал книгу, безграмотную стряпню, в которой описывает жестокость республиканцев. Пишет, будто на останках епископа не было обнаружено следов пуль, а потому, мол, вполне вероятно, что епископа сожгли живьем. Он утверждает, будто при вскрытии — к изумлению патологоанатомов — заструилась живая кровь, и ошибочно предсказывает, что монсеньора Поланко вскорости причислят к лику святых. Он умалчивает или не знает того, что прелат мог и спастись.
— Пошли отсюда, — перебила его Марина. — Не надо было тебе вести меня сюда, не предупредив заранее.
Сандро пожал плечами. В полумраке, на дне лощины, Марина показалась ему мертвенно-бледной. Однако теперь она живо карабкалась вверх по склону узкой, заросшей тропкой. Вдалеке, за стволами тисов и оливковых деревьев, киноварью зажглось окно в доме Moli d’en Calvet. То и дело из-под ног срывался и катился вниз по склону камень. Неизвестно откуда на тропинку выскочил орленок и, хлопая крыльями, запрыгал к кустам. Марина даже головы не повернула в его сторону. Добравшись до старого шоссе, ведущего к селению, они убавили шаг, отдышались. У края дороги ковырялся в земле крестьянин, и его пес, сидя у маленького прудика, заросшего ивами и кипарисами, тявкнул пару раз, показывая длинный розовый язык. И только тогда, не глядя Сандро в глаза, Марина спросила:
— А как епископ мог спастись?
— Незадолго до этих казней Асанья бежал во Францию. А за полтора года до того, когда его шурин был в Женеве консулом, у него там выкрали дневники президента Республики. Служащий консульства прихватил дневники с собой, когда переходил в другую зону, — вместо пропуска. Асанья хотел вернуть их любой ценой. Часть рукописи — с очень нелицеприятными суждениями и наблюдениями относительно Прието, Ларго Кабальеро и других политиков-республиканцев — была напечатана в Севилье, в газете «АБЦ». Асанья готов был обменять свои дневники на прелата, но Франко на это не пошел. Потом Асанья все-таки заполучил их обратно, незадолго до наступления франкистских войск на Каталонию.
— Никогда не познать цены человеческой жизни.
— Даже в том случае, когда речь идет о детях и женщинах, — продолжал Сандро. — Вместе с монсеньором Поланко убили и полковника Рея д’Аркура, как ты прочитала. Обоих их взяли в плен, когда пал Теруэль, который Рей д’Аркур защищал до конца, оказавшись в самом отчаянном положении. Когда же он сдал город, повинуясь письменному распоряжению ставки генералиссимуса, то Кейпо де Льяно по Севильскому радио обвинил его в предательстве. Похоже, ставка не могла ему простить того, что он сдал город, а сам остался жив. Пусти он себе пулю в лоб, он бы, наверное, был прощен церковью, а военные наградили бы его каким-нибудь орденом. Никогда не знаешь, как лучше расстаться с нашей неприкаянной жизнью.
— А при чем тут дети и женщины?
— Ах, да! — спохватился Сандро. — Чуть не забыл. Перед тем как сдать крепость — а надо сказать, что в ту, самую суровую за последние сто лет, зиму город весь вымерз и оголодал, не было ни пищи, ни госпиталей, и Рей д’Аркур заключил перемирие с республиканцами, чтобы эвакуировать больных женщин и детей, которые умирали от голода в разбомбленных развалинах. Один францисканский монах, которому удалось перебежать к Франко через засыпанное снегом поле, написал потом, что дети и их матери на крик кричали, просили: пусть их лучше убьют свои, чем спасут красные. Как утверждает монах, все знали, что перемирие — всего-навсего пролог к сдаче города, которую трусливо готовил этот мерзавец Рей д’Аркур. По мнению этого ярого максималиста, лучше бы невинные приняли от врага смерть, нежели милость.
