Долина павших - [104]

Неожиданно, движением, как всегда казавшимся размеренным и продуманным, Марина выключила телевизор. Потом села на ковер рядом с Сандро и закурила сигарету.

— Все это, — сказала она потухшим голосом, — уже было.

— Возможно, — согласился Сандро. — Хотя и не существует ни демографических, ни исторических свидетельств о смерти какого-нибудь другого галисийца[134].

— Ты или не понял меня, или не хочешь понимать. Впрочем, это не так важно.

— Я стараюсь понять.

— А если стараешься, то почему же забыл, кто мы, или, вернее сказать, кем мы не являемся. И мы, и все, что нас окружает, включая тело Франко, выставленное во дворце Орьенте, существуют только в книге Р. Ничего из этого не принадлежит нам, Сандро, — ни история, ни химеры. То, что мы видим на телеэкране, так же нереально, как и призраки из «Игры в жмурки», плясавшие на снегу, потому что мы — сон или выдумка другого человека.

— А почему ты сказала, что все это уже было?

— Потому что все это уже было. Было в настоящей жизни, которую на самом деле проживает Р., и он описывает наши жизни, а Франко умер год или два назад.

— Но ведь Р. специально позвонил нам из Соединенных Штатов, сказать, что Франко умер.

— Он позвонил нам в своей книге. Сколько надо повторять, чтобы ты наконец услышал меня? Когда он позвонил, на самом деле прошло несколько месяцев, а может, и не один год, с тех пор, как умер человек, которого столькие считали бессмертным.

Два дня назад, часов в пять утра, Сандро приснилось, что он видит сон. Ему привиделся человек, старый и бедно одетый, он играл с детишками в каком-то парке, который лотом исчез в волнах налетевшей грозы. Ему снилось, что он проснулся и увидел рядом с собою женщину, но это была не Марина; женщина лежала на животе, обнаженная, и спала. Он вспомнил, как черны были ее блестящие длинные волосы, рассыпавшиеся по плечам, и простыням. Ливень за окном прекратился, и в небе раскинулась радуга. Она ворвалась в окно и расцветила спину женщины всеми своими цветами. Сандро разбудил женщину и сказал: «Во сне я видел Годоя в парке, где никогда не бывал. Годой выглядел очень старым, но я его узнал, потому что никогда в жизни не забывал лиц. Он сидел на скамье и одет был так, словно потерял свое положение. Он разговаривал с другими стариками, так же бедно одетыми. Иногда детишки подходили к нему, и он давал им свою палку поскакать верхом вокруг пруда. Потом налетела гроза и все смешала. Я не понял сна, но чувствую, он сулит беду». В этот момент он проснулся на самом деле от телефонного звонка. Исчезло все — и окно, и день, и радуга. Была только Марина, и она спала рядом, лежа на животе, обнаженная. Все еще не придя в себя, он поднял трубку и услышал голос Р., звучавший так близко и отчетливо, будто Р. находился в этой же комнате. «Сандро, хочешь присутствовать при падении последней империи, воздвигавшейся до самого господа бога, как вавилонская башня?» Сандро взбодрился, услышав новости. И окончательно проснувшись, спросил, появилось ли сообщение в американских газетах. «Только что передали по телевизору. У нас тут одиннадцать часов вечера — Eastern time[135], — уточнил Р. — Итак, оставляю тебя один на один с довольно неопределенной историей». До следующего утра Сандро не мог понять, почему Р, не сказал ему ясно, откуда звонил (Eastern time), и ни слова не спросил о книге про Гойю. Не понял Сандро, и что он имел в виду, говоря о неопределенной истории — прошлое или будущее.

— Если после смерти Франко и вправду прошло два года, а мы не что иное, как плод воображения, и заблудились в книге Р., который силится вдохнуть в нас жизнь, то что, скажи мне, происходит с Испанией сейчас на самом деле? Ты не знаешь?

— Откуда мне знать. Р. не пожелал сделать в книге никакого намека на будущее. Я вообще не понимаю твоего вопроса. Ты же сам всегда говорил, что жить в Испании означает видеть одно и то же и что будущее Испании сомнительно, потому что настоящее ее всегда похоже на прошлое.

— Я говорил только последнее, — кротко защищался Сандро. — Остальное, как ни странно, сказал Асорин.

— Не важно, кто это сказал. — Его удивило прозвучавшее в Маринином голосе беспокойство. — Если мы никогда не жили на самом деле, а существуем лишь в воображении живого человека, то, значит, и страна наша никогда не жила по-настоящему.

Он снова сказал себе: Марина сошла с ума. Однако в безумии она приходила к таким существенным выводам, что их глубинная логика («логика снов или литературных персонажей — плода воображения, чем, по ее словам, мы являемся»), их глубинная логика казалась столь же блестящей, сколь и неопровержимой. Как и шесть дней назад, глядя на пляшущих на лугу, точно в Прадо, призраков, разодетых в махо и мах, он еще раз сказал себе, что безумие убедительнее самых достоверных вещей, существующих в жизни, ибо все реально существующее, как-то: знания, чувства и ощущения, всегда относительны и могут быть опровергнуты. А в таком случае почему бы не принять Маринину чепуху и добровольно не согласиться с нею? В конце концов, самое главное не то, существуешь ты или не существуешь, главное — научиться осознавать себя. И уж совсем неважно, у тебя родилась эта мысль или у Р., а ты всего-навсего заимствовал ее, сам того не замечая.