Долгий '68: Радикальный протест и его враги - [30]

Тем не менее борьба в университетах никогда не была просто конфликтом поколений и никогда не приводила к жесткому обособлению преподавателей от студентов. Многие ученые в 68-м сохраняли добрые отношения со своими студентами или заявляли о своем нейтралитете в борьбе между студенчеством и «университетом» — в некоторых ситуациях разбухший штат профессиональных администраторов академического процесса обеспечивал студентам и преподавателям общего врага. Во время оккупации Колумбийского университета в Нью-Йорке в 1968 году студенты обозначали свою политическую принадлежность цветными нарукавными повязками, но преподаватели носили белые повязки. Лишь немногие профессора поддерживали или отвергали студенческие протесты целиком и полностью. Некоторым довелось сыграть весьма неожиданные роли. Например, историки Родни Хилтон и Джон Сэвилл, бывшие коммунисты, которым было где-то за пятьдесят, действовали как посредники между протестующими студентами и университетской администрацией в Бирмингемском университете и Халлском университете. Рене Ремон, видный историк из Нантера, придерживавшийся относительно консервативных взглядов, позже отмечал, что и сам в каком-то смысле был «человеком 68-го», поскольку приветствовал возможность реформирования своего университета.

Иногда между студентами-радикалами и профессорами возникала настоящая симпатия. Китаист и историк науки Джозеф Нидэм получил магистерскую степень в одном из самых консервативных кембриджских колледжей, но это не мешало ему состоять в объединении «Социалисты в высшем образовании» (Socialists in Higher Education), участники которого стремились к «критической дестабилизации системы»³⁶. Родившийся в 1933 году Антонио Негри, профессор социологии в Болонском университете, был лидером радикальной марксистской группы «Борьба продолжается» (Lotta Continua). Позже его привлекали к ответственности в качестве идейного вдохновителя террористических атак «Красных бригад»; кроме того, итальянские власти обличили его как наиболее видного из «дурных педагогов» — само появление подобного термина говорило о том, что некоторые итальянские студенты слишком внимательно прислушивались к своим профессорам. Кому-то из ученых приходилось вести двойную жизнь, стирающую границы между академическим авторитетом и студенческим восстанием. Джона Раскин ночами участвовал в студенческой оккупации Колумбийского университета, но в дневное время возвращался в свой Университет Стоуни-Брук, чтобы провести собственные занятия. Он был доктором Раскином для студентов, Джоной — для коллег и «Джомо» — для читателей его статей в подпольной прессе³⁷.

Как бы то ни было, распространение высшего образования в послевоенный период размыло границы между педагогами и студентами. Частично это было обусловлено тем, что экспансия университетов сопровождалась увеличением доли молодежи в профессорско-преподавательском составе. При этом, правда, даже среди ученых примерно одного возраста сохранялись строгие различия, проистекавшие из того, насколько быстро каждый из них поднимался по академической лестнице. Родившийся в 1929 году Барри Саппл в 1968-м был заместителем проректора Сассекского университета и отвечал за сдерживание студенческих протестов. Стюарт Холл, который был на три года моложе Саппла, занимал более низкую позицию, считаясь, однако, наиболее видным ученым из числа тех, кто поддержал протесты британских студентов. В Соединенных Штатах преподавательская профессия подразделялась на тех, кто занимал постоянную позицию (tenure), и тех, кто ее не имел. Во Франции, Германии и Италии от молодых научных сотрудников, зачастую работавших по временным контрактам, ожидалась нарочитая демонстрация уважения к профессорам, которые управляли их карьерным продвижением. Количество таких молодых сотрудников увеличивалось по мере расширения университетов в 1960-е годы, причем наибольший прирост наблюдался в специальностях, которые, подобно социологии, развивались быстрее остальных. Иначе говоря, 1968-й в равной степени был бунтом не только студентов против своих преподавателей, но и ассистентов против своих профессоров.

Противники студенческих протестов нередко видели в них разгул дикого мещанства, угрожающий как самой учености, так и академическому авторитету. Десакрализация книги была важнейшей составляющей 68-го. Гвидо Виале, харизматичная фигура среди левого студенчества Турина, говорил, что книги «столь же плохи, как и профессора»³⁸. Страх того, что университетские библиотеки могут пострадать от беспорядков, для некоторых ученых превратился в навязчивую идею: например, Дэвид Ландес из Гарвардского университета говорил, что готов стрелять в студентов, если они все-таки атакуют библиотеки³⁹.

И тем не менее студенты-радикалы иногда демонстрировали трогательную привязанность к писаному слову. Члены одной датской коммуны признавались в том, что книги являются для них той формой частной собственности, от которой очень трудно отказаться⁴⁰. На протяжении нескольких лет после отчисления из университета политический активист и лидер лондонского сквота Фил Коэн находил уединение в читальном зале Британского музея, а в качестве подзаголовка к своим мемуарам он выбрал слова «Библиофил-радикал». Подбирая потенциальных рекрутов для организации «Студенты за демократическое общество», Джордж Броси из Карлтон-колледжа в Миннесоте проверял библиотечные формуляры: он знал, что определенные книги читают в основном люди с левыми взглядами