Долгая прогулка - [37]

Его убили. Он выполнил боевое задание, благополучно добрался до передовой оперативной базы, вернулся домой и оказался наконец в безопасности. Но на самом деле, опасность никуда не исчезла. Ни для одного из нас. Каждого из нас по-прежнему могут убить в любую минуту.

Осознав это, я увеличил темп пробежек.

— Надо же, — удивилась моя новая докторша. — Вы живете в режиме быстрой перемотки.

— Сэр, вы слышали притчу о банке со стеклянными шариками? — спрашивает Рики. — Один парень, исходя из своего возраста и среднестатистического показателя продолжительности жизни, рассчитал, сколько ему осталось жить. Потом положил в стеклянную банку соответствующее количество шариков и стал каждый день вынимать по одному. Незаполненное пространство в банке день ото дня увеличивалось. Это служило ему напоминанием, как важно дорожить каждым прожитым днем. Слишком многое нужно успеть сделать, а ведь есть еще много такого, что приносит радость и дарит наслаждение. Жизнь слишком коротка, чтобы тревожиться, волноваться и сходить с ума.

— Это полная чушь, и ты это знаешь, — говорю я. — В тот день, когда мы сошли с трапа самолета в Ираке, каждый из нас принял решение высыпать все шарики из своей банки на землю. Отпущенное нам время истекло. Отныне мы живем в кредит. Продолжая аналогию, можно сказать, что мы выбросили все свои шарики и теперь в конце каждого прожитого дня кладем в банку по одному. Но кто знает, сколько шариков суждено туда положить? Джефу с Кермитом не удалось положить ни одного. Тебе всего несколько штук. Кто знает, сколько удастся положить мне? Может быть, сегодняшний шарик будет последним. Меня все еще могут убить. Тебя все-таки убили. И я каждый день смотрю на мою банку с шариками и пытаюсь понять, достаточно ли я их туда положил, чтобы оправдать свое существование. И каждый день отвечаю: нет.

Рики, мы все бежим наперегонки. Раньше я думал, что это марафон — приятный бег на длинную дистанцию. Что в этой гонке я могу правильно рассчитать свои силы, знаю, где прибавить темп, где убавить, где финишная черта, и знаю, что на финише смогу гордиться тем, как я пробежал эту дистанцию.

Но я ошибался. Теперь я это понимаю. Длина дистанции не предопределена заранее — предопределено время. Судьба ведет обратный отсчет времени, и нам не дано узнать, сколько его отпущено. Я думал, что всегда успею добежать до финиша. Но теперь вижу, что ни за что не успею, если не прибавлю шагу. Я просто не добегу туда, куда хочу. Чем дальше я хочу добежать, тем быстрее надо шевелить ногами. Тут не до стартовых пистолетов. Пистолет выстрелит на финише, и этот выстрел может прозвучать в любую минуту.

— Вас так сильно заботит, сколько вы пробежите, — говорит Рики, — что вы совсем забыли, как хорошо бежите. А также об удовольствии, которое должен доставлять вам каждый шаг. Берите пример с меня. Я смаковал каждый свой шаг. Вы получаете удовольствие от пробежек?

— Нет, — отвечаю я. — Всякий раз, когда вылет моего самолета задерживается, когда я стою в какой-нибудь очереди — в аэропорту или в столовой, — Безумие усугубляется. И все мои прежние достижения меркнут перед необходимостью сосредоточиться на выполнении очередной задачи. Это дополнительно отпущенное мне время, которое я отмечаю, кладя в банку стеклянные шарики, никак нельзя считать подарком судьбы. Оно скорее проклятье — проклятье знания и ответственности. Ответственности за то, чтобы каждый шарик попадал в банку не зря. И чтобы этих шариков было как можно больше — даже когда кажется, что ни одного не удастся опустить.

— У вас не получится одновременно бежать дистанцию за себя и за меня, — говорит Рики. — Я свою уже пробежал.

— Но если каждый мой шаг жалок и бесполезен, тогда какой смысл бежать дальше? Зачем вообще было начинать эту гонку? Теперь, когда я знаю, на что способен? Мне есть ради чего ускорять бег, Рики, но нет причины, ради которой стоило бы вообще куда-то бежать.