Долгая прогулка - [34]

Командование настаивало на проведении торжественной церемонии по случаю окончания нами курса боевой подготовки перед командировкой в Киркук (обучение проходило на базе Форт-Силл); для меня это распоряжение было последним накануне отправки в Ирак. Речь предстояло произнести Филлипсу — среди нас он был самым «старшим» по званию. То есть мы были капитанами, но он получил это звание на пару месяцев раньше меня.

Филлипс не горел желанием произносить речь, а я был доволен, что эта обязанность не возложена на меня. Однако я задумался о том, что бы сказал, если бы мне пришлось выступить. Что бы сказал моим ребятам перед тем, как подняться на борт самолета, вылетающего в Ирак? Для кого-то это была первая командировка, для большинства не первая, для меня лично — вторая. Она давала мне шанс реабилитироваться, искупить свою вину за ошибку, допущенную во время первой командировки, — ошибку, за которую меня арестовали.

Я мысленно составил текст речи, произнести которую мне было не суждено. Ближе к вечеру того дня я ее записал — там было и жгучее желание отправиться в горячую точку, и драйв, и осознанный выбор: жить для осуществления своей мечты, и идеализм, и эгоцентризм, и оптимизм, и чувство долга — и сохранил до лучших времен.

«Братья, командиры саперных подразделений, — написал я. — Мы находимся на гребне истории. За все шестьдесят лет существования саперных подразделений ВВС у саперов никогда еще не было столько работы. Мы творим историю каждый день.

Лексингтон. Конкорд. Саратога. Триполи. Балтимор и Новый Орлеан. Шайло. Геттисберг. Виксбург. Холм Сан-Хуан. Арденны и Марна. Омаха-бич. Анцио. Перл-Харбор и Мидуэй. Инчхон и река Ялу. Кхесань. Дананг и дельта Меконга. Панама и Кувейт-сити.

Эти названия написаны кровью в сердце каждого солдата, матроса, авиатора и морского пехотинца. Эти названия прожгли наши души. Через пятьдесят или сто лет, когда историки напишут о войне, которую мы ведем сегодня, к этому перечню добавятся новые названия. Баграм и Кандагар. Багдад и Бакуба. Киркук. Фаллуджа. И тогда мы будем считать, что нам повезло, если мы окажемся в числе тех немногочисленных счастливцев, кто сможет сказать о себе, что ему довелось внести свою лепту в историю ратных подвигов доблестных вооруженных сил Соединенных Штатов. Я с волнением осознаю, что являюсь одним из тех немногих, кто может рассказать своим детям и внукам о том, что напишут о нас историки. Такая возможность есть и у вас. Цените ее.

Узы братства, связывающие саперов, — вот наша сила. Эта сила поможет нам вернуться домой».

Я вернулся домой, но что теперь? Я никогда об этом не задумывался. И все же предпочел вернуться.

Мы не виделись со времени окончания школы — может быть, с выпускного вечера. Годы не пощадили его: он пополнел, полысел, рукопожатие сделалось вялым. Лицо стало одутловатым, а речь монотонной.

— Спасибо, что пришел, — сказал он.

— Разве я мог пропустить такое мероприятие, — ответил я. — Приятно было снова с тобой пообщаться. Я рад, что откликнулось много народу.

Это был благотворительный вечер с целью сбора средств на его лечение.

Из всего нашего класса именно его поразила болезнь Лу Герига — боковой амиотрофический склероз. Эта болезнь встречается у пятерых из ста тысяч. В нашем классе было всего двести человек[23]. То, что он болен, означает, что я уже не заболею. Так обстоит дело, если верить статистике. Мы оба это знаем; знают и остальные наши бывшие одноклассники, пришедшие на это мероприятие. Наши пожертвования сродни приносимым Богу жертвам благодарения.

Я стою в нестройном кругу бывших одноклассников — прошло шестнадцать лет с тех пор, когда мы виделись в последний раз. Один стал бухгалтером, другой — дантистом, третий — юристом. У одного парня дочь больна лейкемией. Другой потерял жену: она погибла в автокатастрофе. У одного из нас съехала крыша — это я. Меня немного утешает, что моя жена и дети не попадали в аварии и не болеют лейкемией. Знай одноклассники о моем психическом состоянии, они порадовались бы, что потеря рассудка им не грозит.

Мы перебрасываемся шутками и осторожно выспрашиваем друг у друга, кто как живет. Чем сейчас занимаешься? В банке работаешь? Ну и ну. Ты женат? Дети? Вопросы задаются деликатно и остаются вполне невинными, пока кто-то не спрашивает, чем я занимаюсь.

— Только что вернулся из Ирака. Я обезвреживаю невзорвавшиеся бомбы.

Зря я это сказал. Одноклассники шокированы; у некоторых округлились глаза. Не ожидали услышать такое именно от меня? Или от любого, с кем приходится постоянно сталкиваться в повседневной жизни? Война отсюда очень далеко.

— Какой ужас. Я бы, наверное, не смог, — говорит бухгалтер.

— Вообще-то работа классная. Теперь, пройдя через это, я могу так говорить. За последние девять лет мы потеряли много специалистов по обезвреживанию. Мне крупно повезло: я уцелел.

Дантист нервно засмеялся.

— Но вы не переживайте. Я больше не взрываю людей.

Молчание.

Я знаю, чем все закончится. На свадьбе сестры я целый час мучил рассказами родителей одного моего старого друга — я был пьян, вел себя неподобающе и время от времени плакал, описывая в деталях розовую дымку, окутывающую место взрыва машины, и свисающие с деревьев кишки и оторванные руки. Рассказывая, как нашел оторванную ступню в коробке. Ну в самом деле, где же еще быть оторванной ступне, как не в коробке? Забавно, правда?