Долгая навигация - [24]
И под чудовищный этот рев, ослепшие от напряжения, на ничтожном обрывке нерва, на забвении себя, на отчаянной любви к Юрьевичу — вытянули сантиметр.
Сантиметр!
Позже скажет им Милашкин, что шлюпки держались рядом четыре с половиной кабельтова.
…И тут же выгрызли другой.
Третий!
— Над-дай, орлы! — гремел Раевский. — В душу буду целовать, наддай!..
Пустить по планширю громовской шлюпки ленивого таракана, и побрел бы он в нос — рядом с транцевой доской шестерки «полста третьего».
Так выигрываются гонки.
Медленно и ровно вышел Раевский вперед.
И кончился Громов!
Захлебнулся левый баковый, запорол в волну весло. Это тебе не за чужим бортом гресть! Вой негодования взметнулся в шлюпке Громова. Выбрасывали вон весло, вставляли новое… лопнуло моральное состояние, раскололись десять суток… Напрасно кричал Громов: «Отпуск! Отпуск! Достанем их! Навались!..»
Напрасно.
Проворот шести уключин в конце гребка сливался в единый щелчок, и с каждым щелчком шлюпка «сто восьмого» ощутимо выталкивалась назад.
Раевский мог переложить руль, выйти ей в нос и лишить возможности отыграться.
Мог.
Но не вышел.
Уж так был приучен играть — честно.
Весело:
— Темп не терять! Отдохнуть! Темп не терять!
Громов сбился и сам вышел им в кильватер. Такова магия танца лидирующей шлюпки.
Они не теряли темпа.
Глотнув синевы, уверенности, рвали воду, несли шлюпку-ласточку к победе.
— Оторваться! — тряс кулаком боцман.
Оторваться. Обрубить им все надежды.
Губы запеклись. Предплечья вспухли и отяжелели.
Под берегом бежал серенький катер. Сколько прошли? Сколько еще?..
— Оторваться! Убе-ди-тельно прийти!
Вырвать нужно убедительно… Раз!
И еще! И еще. И еще…
— Волнолом, — сказал Карл.
Осталось четыре кабельтовых. Ерунда.
Прошли окончание волнолома, и — будто обрезали — кончилась волна. И сразу отпихнули назад «сто восьмую». Убедительно!..
Уже доносилось протяжное: «А-а-а…» — стонали болельщики.
Потянулась песчаная коса, колючая проволока, причал подводных лодок.
— Еще чуть-чуть!..
— Покричать, — шепнул черными губами Лешка.
— Рано, — выбросил ладонь боцман. — Скажу! Навались. Красиво выиграть, мальчики! Россия смотрит. А ну!!
Навалились, кроша стиснутые зубы, выламывая уключины.
— Сотня метров!
Слип торпедных катеров. Корабли и якорные цепи…
Выгнулся боцман.
Мичманку поправил.
Вскинул лапы.
— Пока-жем «полста третий»! Вместе!! И-и!..
Грянули.
Крик помогает.
Выплескиваются криком на финише спринтеры. Хрипят, ломая стальные мышцы, борцы. Страшно, беззвучно кричат мотогонщики, вминая машину в победный вираж.
Протяжно и голодно воют гребцы.
Ударили в шесть глоток, перекрыв корабли…
— Десять гребков!..
Навек впечатывая пальцы в древесину, на пределе, выжигая легкие криком, — упали в тень форштевня флагмана.
— Суши весла! — выстрелил боцман. — Смирна!
Распластались весла горизонтально — узкие белые крылышки.
Радостный марш раздирал тишину.
Командир призовой шлюпки мичман Раевский, кинув железную руку к козырьку, спокойно и гордо глядел наверх, — где пестрый флаг судьи на финише, белые фуражки начальства, гремящий оркестр.
Были в его лице медь сводных оркестров, мерный грохот матросских батальонов (знавал Юрьевич столичные парады) и еще многое — строгое и простое.
Опустил руку.
— Весла по борту.
Марш, надрываясь, гремел.
Шлюпка, как боевой конь без седока, сама нашла корабль, уткнулась в родную якорь-цепь.
Боцман снял галстук и расстегнул рубашку… Шурка бессильно всхлипывал, уронив голову на валек. Иван сполз на рыбины и мучительно дрожал, закрыв глаза ладонью. Дымов упал назад. Карл и Сеня раскинулись на носовом люке. Лешка, вываливаясь почти за борт, плескал, плескал себе в шею и грудь холодную воду.
А над ними, на полубаке, бесновалась, рыдала от восторга братва.
Ветер крутил праздничные флаги.
Странно было думать, что в такое утро кто-то может подыхать, ломая весла, рвать глотки и запястья.
Путь от плавпирса до корабля стал стометровкой триумфа. Налетели сворой, повисли на плечах кореша, вопил Димыч, мял загривки Осокин, суматошный Доктор прыгал и кричал:
— Мы смотрим, нам не видно, «сто восьмой» загораживает, а оттуда «ура» кричат, «наши ломят» кричат, Серега с камбуза прибежал: пусть сгорит, говорит, эта картошка!..
— Короче! — сказал Иван. — Кто выиграл?
— Мы, — удивился Доктор.
— А чего ты тогда шумишь?
Блондин скомандовал им «смирно», вахтенный взял на кра-ул!.. Чмокнули в соленый нос Серегу, с размаху ударили, сцепились в рукопожатье с Луговским… «Как, товарищ старший лейтенант?» — поигрывая, с заносчивым достоинством спросил Кроха, и Луговской согласился: «Вполне». Чуть пританцовывая, словно в танго, прошли по коридорам и, застонав от удовольствия, встали под холодный душ. А от плавпирса уже перегнали к борту, выдернули из воды шлюпку — мокрую и счастливую, лучшую шлюпку бригады. Вытерли, стерли соляром налет на бортах, навели порядок, каким должна быть отмечена лучшая шлюпка. Дима спустился в кубрик сообщить, что весла — в норме!..
— Да, — вспомнил Кроха. — Что там Громов насчет весел кричал?
Шурка, в трусах и белой форменке, с брюками и вешалкой в руках, пожал плечами. Действительно, когда они стали уходить вперед, Громов пытался разъяснить своим гребцам, что у Раевского весла тухлые и победа, соответственно, за «сто восьмым». Короткие минуты гонки вспоминались как давний, трудный сон.
