Дольчино - [35]

— Вот и превосходно! Клянусь девой Марией, ты славный малый! Но поспешим, нельзя терять время. В полночь мои люди ждут нас.

Приказав вернуть пленникам оружие, Лонгино Каттанео распорядился без шума разбудить братьев и отозвал в сторону Паоло:

— Скачи к Дольчино, пусть поднимает Гаттинару. Что бы ни случилось, через час мы атакуем верчельцев.

Вскоре на вершине холма послышались приглушённые голоса команд, топот, позвякивание оружия. За несколько минут все были на ногах и собрались на площадке у костра. Обойдя ряды бойцов, Лонгино Каттанео поднял руку и показал на стрелков:

— Братья, господь посылает нам помощь. Вот наши новые союзники. Они взялись провести нас в логово верчельцев. Воспользуемся же божьей милостью!

Закончив краткую речь, старейшина дал приказ выступать. В полной тишине отряд осторожно стал спускаться с холма.

В шатёр верчельского кондотьера ворвался приор бенедиктинцев отец Фаустино:

— Пресвятая богородица!.. Вставай, рыцарь! Лагерю грозит гибель!

Саломоне Коккарелло приподнял голову с кошмы.

— Говори толком, не трясись! Что случилось?

— Что случилось! Вы ещё спрашиваете… Я предупреждал. Жадность немцев погубит всех.

— Может быть, ты скажешь наконец, в чём дело? — спросил верчелец. — Вокруг, слава богу, тихо.

— Тихо?! Это тишина перед бурей! Мне донесли, что люди Амброджо собираются расправиться с Альбрехтом фон Кагелем и другими дворянами.

— И ты будишь меня из-за болтовни этих мошенников, — насмешливо прервал его старый воин. — Да германские рыцари одни могут перевешать всю их шайку.

— Вы ещё не знаете главного, — простонал приор. — Негодяи хотят впустить сюда еретиков.

— Вот как! — быстро поднимаясь, воскликнул Коккарелло. — Что же ты молчал? Надо схватить предателей!

— Это невозможно! — возразил священник. — Если напасть на них ночью, их поддержат ваши ополченцы. К тому же каждую минуту могут нагрянуть патарены.

— Клянусь кровью Иисуса, не ждать же, пока бунтовщики нападут первыми!

— Ещё можно предотвратить беду. Важно выиграть время, — сказал Фаустино. — Заставь поскорей барона освободить пленников, и я уговорю стрелков отказаться от их намерений.

— Пропади они пропадом, ты прав! Эй, паж, позвать ко мне тирольского барона! Да пусть поторопится.

Пока слуги и оруженосцы облачали кондотьера в доспехи, вернулся смущённый паж.

— Ваша милость, барон не хочет вставать. Он сказал, кто в нём нуждается, пусть сам приходит.

— Упрямый бес! Мы теряем драгоценные минуты! Буди рыцарей, я поговорю с немцем.

В сопровождении солдат предводитель крестоносцев направился к палатке барона. Альбрехт фон Кагель встретил его у входа:

— Чем могу служить высокому гостю?

— Почему ты не явился на зов? — строго оборвал тирольца Коккарелло. — Сейчас же выпусти взятых тобой стрелков.

— Himmel und Hölle![35] Чтобы я освободил воров! Объясни, что это значит!

— Теперь не время объяснять, барон! Делай, как я велю, иначе пожалеешь!

— Я никогда ни о чём не жалею, — надменно возразил Альбрехт фон Кагель. — С этими скотами поступлю так, как они того заслуживают. Кто может заставить меня отступить от рыцарского слова?

— Тогда пеняй на себя! Ты затягиваешь петлю на собственной шее.

Старый полководец махнул рукой и повернулся назад. В этот момент со стороны храма донеслись тревожные крики и звон мечей. Проклиная спесивого германца, кондотьер поспешил к своим.

Благодаря бдительности приора многие верчельские воины были уже на ногах и успели вооружиться. Наскоро построив людей в боевую колонну, Коккарелло повёл их к храму, откуда всё сильней доносился шум.

— Во имя креста и мадонны сомкните ряды! Развернуть знамя!

С громкими возгласами: «Верчелли! Верчелли! Бей отступников!» — рыцари ринулись вперёд.

Неожиданный контрудар сильного, хорошо сплочённого отряда вызвал в рядах нападавших замешательство. Почти овладевшие храмом и трапезной, стрелки после короткой схватки отступили. Коккарелло удалось освободить большую часть монастырского двора. Только ночная темнота, не дававшая возможности судить о численности противника, и боязнь потерять удобную позицию удержали верчельцев от преследования. Укрепившись вокруг храма, они стали трубить сбор, призывая к себе союзников.

Между тем по всему лагерю разнеслись воинственные кличи.

— Дольчино! Дольчино! Лонгино Каттанео! Амброджо Саломоне! — вторили в разных концах сотни глоток.

Не давая крестоносцам опомниться, братья врывались в палатки и шатры. Тяжёлые крестьянские топоры всюду сеяли смерть. Рыцари, оруженосцы, латники в панике метались между повозок, сталкиваясь и опрокидывая друг друга.

Не слишком стойкие в бою городские ополченцы с криками: «Нас предали!», «Измена!» — ринулись к коновязи, пытались захватить лошадей и спастись бегством. Но стоявшие поблизости швейцарцы и немецкие рейтары воспротивились их намерениям, пустив в ход пики и алебарды.

Причастие

Шум боя заставил вскочить на ноги пленников барона, запертых в сарае у конюшни.

— Santo Dio[36], наши! — прислушиваясь к долетавшим снаружи крикам, произнёс один из стрелков. — Они напали на тирольцев.

— Вспомнили о нас! — радостно отозвался другой.

— Жаль, проклятый барон отрубил мне руку, — вздохнул седоусый воин. — Я ещё сам постоял бы за себя!