Долбящий клавиши - [28]

Потом я записал себя на кассетный магнитофон и обнаружил, что очень плохо играю на пианино. Я не попадаю в ритм. Но еще хуже звучал мой голос. Более омерзительного голоса я еще никогда не слышал. Видимо, дело было в том, что обычно я слышу свой голос через кости черепа. Когда я задумываюсь над тем, что все люди слышат мой голос так, как он звучит на записи, мне становится очень плохо.

Тогда я пригласил одного хорошо знакомого парня, который, по крайней мере, умел петь, и сделал с ним несколько записей, которые можно было послушать и поделиться с друзьями. Мне хотелось знать, что они скажут об этом. Это продолжалось годами. Я записывал все на кассеты. У меня появлялась новая идея, и я всем играл ее. Только не родителям, их я стеснялся.

Теперь уже соседи, жившие на этаж ниже, все чаще стали стучать шваброй в потолок или лично приходили пожаловаться на меня. Их раздражало не то, что я слишком громко играл на пианино. Они не могли вынести, что я снова и снова играю одну и ту же пьесу. «Это сумасшествие!» – говорили они.

Когда я сочинял что-то новое и мне это нравилось, я так сильно радовался, что из чистого удовольствия постоянно повторял фрагмент этого произведения, чтобы уже никогда в жизни не забыть его. В любом случае было лучше, когда я сразу записывал этот фрагмент на магнитофон, потому что в противном случае, несмотря на все ухищрения, я тотчас забывал свою идею. С другой стороны, эти идеи еще не дозрели до группы и звучали не так удачно, когда я проигрывал их своим друзьям.

В то время в школе моего брата ожидался праздник, на котором в спортивном зале должны были выступить группы учителей и учеников. Из тщеславия и завышенной самооценки я заявил о себе как о группе. Мой чилийский друг согласился петь, а болгарский друг намеревался играть на ударных.

Мы репетировали у нас дома четыре раза. На скорую руку я придумал текст. Он звучал так: «Ни одна преграда не помешает мне сейчас, я все равно пойду дальше, даже если сзади в меня будут стрелять, я буду веселый и радостный, ведь только так можно продолжать движение вперед, всегда весело и радостно». И следующий текст: «Кровяная колбаса и мортаделла, насилие – это забавно, ведь если ты не сделаешь ход первым, то тебя прикончат». Вероятно, эту песню восприняли как песню мира. Другие ее части были на так называемом рабочем английском, то есть части слов, звучащие как английские, были без особого смысла связаны друг с другом. Так как никто в нашем окружении английский не понимал, нас это не тревожило. Когда мы пришли в спортивный зал, мы сильно волновались. Там было очень много людей, и все они были старше нас. Перед этим мама подстригла меня особым образом, и в моем понимании я был одет как панк, в блестящий черный пиджак со стикерами, которые смастерил лично. У нас это называлось стикерами, хотя это были нашивки. На одном было написано Peace, на другом – Sex Pistols, на третьем – Pankow[20], причем я заблуждался, полагая, что название Pankow трактуется как панк-группа. Мои брюки были мне коротки, и это по счастливой случайности абсолютно точно соответствовало моде.

Увидев, как много в зале людей, мои друзья из Чили и Болгарии испугались и попытались аккуратно подвести меня к тому, чтобы я выступил в одиночку. Тогда я спросил у других групп, станет ли кто-то из них играть со мной в качестве барабанщика. Они посмотрели на меня ошарашенно. Мне было всего тринадцать лет. В конце концов, барабанщик одной из групп согласился аккомпанировать мне, потому что его ударная установка уже стояла на сцене. И тут подошла моя очередь.

Я вышел на сцену нервным и вспотевшим и встал около клавиатуры. Это было школьное электрическое пианино. Я никогда не видел и не пользовался такой штукой. Я смотрел на множество светящихся разноцветных переключателей и кнопок и был совершенно сбит с толку. Оцепеневший, я стоял на сцене, которая казалась мне гигантской. Со всех сторон меня ослепляли горячие прожекторы, и мне стало по-настоящему плохо от страха. Затем барабанщик спросил меня сзади, что он должен играть. О боже, ведь он стоял там, а я совсем забыл об этом. Я сказал только: «Играть что-то быстрое!» И он начал. Это звучало очень хорошо, вот только я заставил его играть раньше, чем вступил сам. И тут началась какая-то каша. На моем электрическом пианино был нажат переключатель Sustain, что вызывало тот же эффект, который на пианино можно вызвать, если оставить ногу на педали.

Так как я никогда не играл на сцене, я не справлялся с акустикой помещения. Я понял, что не умею совмещать то, что играю, с тем, что слышу. А еще я никогда не пел в сценический микрофон и не знал, что надо петь прямо в него, он должен быть совсем близко ото рта. Я полагал, достаточно того, что он рядом. Поэтому люди услышали лишь несколько обрывков моих слов.

Когда после первой песни я, окончательно вспотев, в первый раз поднял глаза, то определенно понял, что примерно половина зрителей вышла. Дальше я стал петь вторую песню, причем совершенно не удивился, когда барабанщик тоже исчез. Я подумал, что так не пойдет, когда в конце концов в зале осталась лишь четверть людей. Тогда я быстро достал из кармана, словно джокер, губную гармошку, которая всегда была со мной, и стал играть блюз.