Доктор Захарьин. Pro et contra - [92]

«Таруса 12 июля 1897 [года]

Глубокоуважаемый и дорогой Григорий Антонович,

Воистину велика сила нравственного авторитета. Все написанное Вами я принял глубоко к сердцу, не испытав при этом того горького чувства, которое должен был внушить мне отказ Ваш вступить в число членов-учредителей Комитета для устройства Музея Изящных Искусств. С отказом Вашим я лишаюсь большого авторитетного, сильного пособника в деле, ставшем для меня задачею жизни. Мне нужно было Ваше почтенное имя как знамя, как авторитетная сила всего предприятия. Другого такого имени мне не найти, а без сильных людей, стоящих во главе дела, и начинать не стоит, если не хочешь быть смешным и никому не нужным прожектёром. Но раз Вы говорите, что Вам обременять себя новыми заботами по Комитету нельзя без вреда для Ваших сил и энергии, столь необходимых в Вашем великом деле, – я принимаю это спокойно, как неизбежность, потому что за Вашими словами кроется истина, стоит сила нравственного авторитета, сила невольно и неизменно всё покоряющая.

С тем же чувством внутреннего спокойствия, с тою же верою отношусь я и к сказанному Вами относительно Вашей лепты будущему Музею.

Решившись на устройство нового научно-художественного учреждения для Университета и Москвы по одной лишь беспредельной любви к делу, к его чистым задачам и давши себе обет не извлекать из этого учреждения никакой выгоды, ни материального, ни бюрократического свойства, в смысле титулов и металлических отличий на фрачную или мундирную грудь, взявши на себя весь тяжкий труд этого нового дела сам собою, совершенно добровольно, никем не прошенный, как исполнение, быть может, и утопической мечты, но мечты чистой и высокой, – я хожу по Москве и ищу нужных мне людей в различных слоях ея миллионного населения. Эти многочисленные знакомства и встречи научают меня опытности – и потому внутреннее чувство скоро подсказывает мне оценку каждого данного положения, каждой такой встречи, каждого разговора. <…> Вот почему я не придавал и не придаю значения словам одного миллионера – резонёра, способного уморить Вас наставлениями, но при одиночестве, при 14 миллионах (так оценивают в купеческом кругу его состояние) при преклонных годах не способного сделать никакой достойной его имени и положения жертвы.

Не то совсем чувство внушается мне Вашими словами и строками, глубокоуважаемый Григорий Антонович. Чувство высокого почтения привело меня в Ваш дом, оно водило и моим языком, и моим пером в беседах о Музее с Вами. Я почему-то был глубоко уверен, что Вы настоящим образом поймёте мои стремления, эти хождения по Москве, эти искания материальной помощи дорогому мне делу, занимающему меня и днём и часто бессонными ночами, эти нередкие унижения перед богатыми и часто неделикатными людьми…

Это же чувство говорит мне, что скоро ли, долго ли, а Музей получит Вашу помощь. Как сложилось у меня это убеждение, сказать Вам я это не в состоянии. Но это убеждение во мне глубокое и сильное.

Припоминаю я ту часть нашей личной беседы, где Вы говорили, что, если Бог поможет, Вы докажете какой-либо жертвою Вашу благодарность Университету и Москве, в стенах коих создавалась Ваша врачебная слава и Ваше редкое материальное благополучие: изберите объектом Вашего милосердия Музей – это “благое и необходимое”, как Вы говорите на мою радость, учреждение будет принадлежать и Московскому Университету и Москве сообща. Всегда открытое, оно будет доступно для гуманитарного образования всякому. Медицинский же факультет и так уже очень богат – да и жертвы на него из купеческого круга будут сыпаться и в будущем.

Иное положение нашего брата, проповедников гуманитарных учений. Нужно необыкновенное стечение счастливых условий, чтобы возникло наше единственное учебно-вспомогательное учреждение.

Не имея возможности вступить в Комитет сами, будьте милостивы, дорогой Григорий Антонович, подумать за нас о деле, – кого бы из Ваших знакомых можно было с надеждою на успех залучить в члены-учредители Комитету. Вы – старинный москвич и москвичей знаете, расположите кого-нибудь из Ваших знакомых и пациентов во благо нашего Музея. Подумайте летом и укажите мне осенью, когда я приду к Вам.

Не заботьтесь о Москве и России в дни голода, труса, огня, потопа, меча, нашествия иноплеменных: в те дни все имущие придут на помощь. А бедные всегда искусство и гуманитарные науки ждут себе покровителей особых, просвещённых или платонически чтущих силу просвещения.

Но довольно. Посылаю Вам и многоуважаемой Екатерине Петровне мой низкий поклон. Хорошо ли отдыхает за границею Сергей Григорьевич?

Сердечно преданный и глубоко уважающий Вас

И. Цветаев».[552]

Через полгода Захарьин скончался, так и не выделив Музею ни копейки из своих миллионов. Эту оплошность исправил впоследствии советский историк медицины Лушников, сообщивший, будто «на организацию» Музея Захарьин истратил «огромные суммы». В действительности непомерные по тем временам деньги на формирование музейных коллекций израсходовали вдова и старшая дочь Захарьина.

Вдова заслуженного ординарного профессора Екатерина Петровна Захарьина принадлежала к старинному дворянскому роду Апухтиных, земельные владения которых на протяжении трёх столетий находились в Орловской губернии. После бракосочетания с адъюнктом Захарьиным 22 апреля 1862 года она сохранила как личную собственность родовое имение – сельцо Прилепы и 650 десятин земли в Болховском уезде Орловской губернии.