Доктор Захарьин. Pro et contra - [91]

[фр. по преимуществу].

– “Как, Вы говорите о Григории Антоновиче?” – был вопрос, произнесённый с необычайным оживлением и сильным повышением голоса и наклоном всего корпуса вперёд: “Скажите, скажите – это очень интересно”. Я должен был сказать, что Григорий Антонович любит, ценит и знает античную скульптуру и заграничные музеи скульптуры, как весьма немногие в Москве и России, что он любовь к ней и искусству передаёт и сыну.[549] Это было настоящим откровением для Великого Князя: он, очевидно, думал, что большой медик не мог быть большим любителем дела, подходящего более археологу, он поздравил и Музей и меня с таким обстоятельством.

Вы, глубокоуважаемый Григорий Антонович, – моя первая мечта: войдите в наш Комитет в качестве “учредителя”. В свободные для Вас минуты я буду приходить к Вам для обсуждения дел предприятия, которое должно быть достойно своего назначения и царственного наименования.

Вторая моя надежда – Нечаев-Мальцев, бывший питомец Московского университета. С ним я познакомился сначала письменно, а ныне весною состоялись и наши неоднократные свидания в Москве. Он ведёт речь о том, чтобы фасад Музея был каменный – может быть, облицовку и колонны мы и получим от него, тем более что он любит возводить большие здания и красивой архитектуры: пусть был бы “Неч[аево] – Мальцевский фасад”.

Есть у меня далее надежда на Лаз[аря] С[оломоновича] Полякова, который, может быть, построит зальцу – другую в Музее. Предполагается изыскивать жертвы на отдельные части и залы здания с присвоением сим последним имён, памятною доскою, дарителей. <…>

Для пользы дела было бы предпочтительнее не вводить в Комитет особенно большое число членов: тогда шума будет больше, а толку едва ли. Нет ли, Григорий Антонович, у Вас на примете лица в Москве, к которому можно было бы обратиться с надеждою на успех. В свободное время подумайте о нашем деле, пожалуйста.

Где теперь Сергей Григорьевич? Он был любезен заехать ко мне, но я в конце мая был уже в Тарусе. Забыл я сказать ему, что учёные французы принимают посетителей только в час, для того назначенный. Консьерж обыкновенно объявляет каждому это условленное время. Желаю ему от души и здоровья и новых впечатлений в новом городе и новом кругу. Когда Вы поедете с многоуважаемой Екатериной Петровной за границу, к морю?

С чувствами глубокого уважения и сердечной преданности готовый к услугам Вашим И. Цветаев».[550]

Что-либо советовать и тем более помогать Цветаеву в его бесконечных хлопотах Захарьин вовсе не собирался. Навсегда опозоренный в предыдущие годы неслыханным ранее студенческим бойкотом, не получивший желаемой поддержки ни от университетской администрации, ни от попечителя Московского учебного округа и вынужденный в силу сложившихся обстоятельств покинуть кафедру, он замкнулся в себе, максимально сократил свои контакты с прежними сослуживцами и пребывал в состоянии перманентной угрюмости. Его настроения нисколько не улучшили ни чрезвычайная почтительность Цветаева, ни упоминание о несомненной заинтересованности московского генерал-губернатора Великого князя Сергее Александровича в создании Музея изящных искусств. Получив предложение стать членом-учредителем будущего Комитета (наряду с Великим князем), Захарьин немедленно, не затрудняя себя поисками чистой бумаги, набросал черновик своего ответа на свободных местах письма Цветаева:

«Глубокоуважаемый и дорогой Иван Владимирович!

Прежде всего примите мою благодарность за Ваше доброе внимание к моему сыну. <…> Обращаюсь к предмету Вашего письма. К сожалению, я не могу принять Вашего столь почётного для меня предложения быть членом-учредителем предполагаемого Комитета для устройства Музея изящных искусств в Москве. Мне было бы горько, если бы Вы слова “к сожалению” приняли лишь за необходимую фразу: они – правда, во-первых, потому что дело устройства Музея – дело бесспорно благое, необходимое, а во-вторых, потому что мне тяжело отказать Вам, у которого за Ваше внимание к моему сыну я в долгу.

Не могу же я принять Вашего предложения, потому что в области дел bildende Künste [нем. изобразительное искусство], даже одной только скульптуры, я лишь весьма скромный любитель, техника же устройства музеев мне и вовсе не известна, а главное потому что у меня нет прежних сил и энергии, то же, что осталось, вполне поглощается моею специальностью и моими личными делами. Что же касается лепты на дело Музея, то после моего последнего пожертвования таковая лепта, как я уже имел случай при нашем последнем разговоре коснуться этого предмета, для меня есть дело неблизкого и неизвестного будущего и зависит как от хода моих имущественных и семейных дел, так и от того, что принесёт будущее нашей дорогой родине, какие нужды, что потребуется от верных ея сынов.

Храни Вас Бог, дорогой Иван Владимирович. Преданный Вам Г. Захарьин».[551]

Безаппеляционность захарьинского ответа Цветаева огорчила, но не обескуражила. не так уж легко расставался он с выношенными ожиданиями; предприимчивый романтик, он обладал редкой способностью воплощать в жизнь свои необычные упования, воспринимаемые подчас окружающими как оригинальные иллюзии. В данной же ситуации и свойственная ему осмотрительность, и долг вежливости требовали отправить Захарьину очередное любезное письмо: