Доктор Захарьин. Pro et contra - [73]

» студентов стали оказывать давление на тех из них, которые записались на мои лекции, и всячески старались оставить меня без слушателей. Это отчасти им и удалось, – из записавшихся на мой курс не сбежали каким-то чудом всего пять человек, а остальные, повинуясь давлению «руководителей» и страха ради (в чём их, конечно, трудно винить) переписались на лекции моих конкурентов.

Это было бы с полгоря, ибо и пять человек всё же лучше, чем один, как в прошлом году, – так что и эти пять человек говорили бы за успех мой, если бы агитация не дремала: мои слушатели подверглись гонению главарей студентов, состоялась на этих днях сходка, на которой порицалось поведение моих слушателей, и в конце концов с них взято слово, что с будущего полугодия (с нового года) я останусь без слушателей…

При такой ситуации энергия притупляется, так как на деле выходит, что как ни работай, как ни старайся, – всё ставится ни в грош, ибо человек я неугодный известной партии, видящей в смутах и постоянных интригах своего рода гражданскую доблесть и общественную честную деятельность. Начальство, как оно ни расположено ко мне в лице нового ректора но, как и всякое начальство, заботится прежде всего о том, чтобы было наружно всё спокойно да гладко, а там aprиs nous le deluge [фр. после нас хоть потоп].

Но как ни скверно впереди, я решился твёрдо бороться до конца и не соглашаться ни на какие компромиссы, перевод в другой университет и прочее. Пускай увольняют, если на то пошло, если не стыдно капитулировать Министерству перед хитростями».[430]

Кризис преподавания на медицинском факультете, связанный с бойкотом Захарьина и Попова, удалось преодолеть лишь осенью 1899 года, когда Боголепов, ставший министром народного просвещения вместо умершего Делянова, удовлетворил прошение главного врача Новоекатерининской больницы Новацкого об освобождении его от занимаемой должности «ввиду расстроенного здоровья». Попова, вынужденного всё-таки пойти на компромисс, переместили на место главного врача Новоекатерининской больницы, вознаградив его за покладистость званием хоть и сверхштатного, зато ординарного профессора параллельной госпитальной терапевтической клиники.[431] Директором факультетской терапевтической клиники на Девичьем поле назначили ординарного профессора Шервинского, который вместе со своим штатным ассистентом, а позднее преемником Голубининым сумел создать добротную школу терапевтов.

Повезло теперь и Павлинову. При жизни Захарьина и Делянова все петиции медицинского факультета и даже два ходатайства обер-прокурора Святейшего Синода Победоносцева (презиравшего, по выражению Ключевского, всё – «и что любил, и что ненавидел, и добро, и зло, и народ, и себя самого») о включении Павлинова в число штатных профессоров Московского университета отклонялись как «преждевременные». По мнению попечителя Московского учебного округа графа Капниста, звание сверхштатного экстраординарного профессора можно было рассматривать как «совершенно достаточное поощрение прошлой служебной деятельности доктора Павлинова».[432]

Между тем он давно уже пользовался заслуженным уважением профессуры и практических врачей, избиравших его председателем секции внутренних болезней на IV Пироговском съезде (1890–1891) и на XII Международном конгрессе врачей в Москве (1897); более того, с 1893 года сверхштатный экстраординарный профессор Павлинов возглавлял Московское медицинское общество, а с 1895 по 1899 годы – Московское терапевтическое общество.[433] В середине 1899 года его повысили наконец в звании до штатного ординарного профессора кафедры частной патологии и терапии и возвели на пост директора общей клинической амбулатории.[434] Отныне он получал жалованье, положенное только штатным преподавателям и даже соответствовавшие его социальному статусу ордена и медали. Через три года он возглавил кафедру госпитальной терапевтической клиники на Девичьем поле, а через пять лет был удостоен звания заслуженного ординарного профессора. Однако недоброжелательство Захарьина и Делянова по-прежнему тяготело над ним; поэтому пенсию ему пожаловали не в 1902 году, по истечении 25 лет его беспорочной преподавательской деятельности, а только «в порядке Монаршей милости» летом 1909 года, после чего он тотчас же вышел в отставку.[435]

В результате удачных кадровых перестановок со второй половины 1899 года на медицинском факультете водворился хрупкий мир. Его непрочность засвидетельствовал Цветаев в частной переписке: «По коридорам циркулируют слухи о каких-то приготовлениях к студенческим демонстрациям. Господи, как всё это надоело и какую пошлую физиономию принимает наше юношество, совсем ведь не учащееся за этими “забастовками, сходками, демонстрациями”. Какие, например, врачи будут выходить после так мило проведённых студенческих лет? Им жаль поручать не то, что судьбу больного человека, но и лечение кошки».[436]

Последним и каким-то несуразным отголоском так называемой Захарьинской истории прозвучало сообщение либеральной печати о бойкоте, объявленном Павлинову студентами пятого курса медицинского факультета в середине октября 1906 года. Как утверждали московские корреспонденты кадетских изданий, Павлинов, наречённый «известным ставленником покойного Захарьина», почти не читал лекций и вообще «до того небрежно относился к делу», что студенты оказались совершенно не подготовленными к экзамену.