Доктор Захарьин. Pro et contra - [71]
Перед началом этой короткой вразумляющей кампании университетский инспектор заглянул к Попову с фотографиями студентов четвёртого курса и попросил профессора опознать по ним «нарушителей порядка». К чести Попова, от роли секретного осведомителя он отказался наотрез. Тогда ректор вызвал к себе ординатора факультетской терапевтической клиники Флерова и предложил ему, по выражению Союзного Совета, «шпионить за студентами». не позднее чем через час Флеров принёс в ректорат прошение об отставке.[418]
Не устранив причины конфликта на медицинском факультете, многочисленные аресты лишь взбудоражили всех остальных студентов. В конце ноября занятия в Московском университете прекратились. Возникшее на медицинском факультете брожение распространилось вширь и вглубь, так как «горючего материала было слишком много».[419] Как писал редактор газеты «Русские Ведомости» Соболевский издателю журнала «Вестник Европы» Стасюлевичу 26 ноября 1896 года, «лекции не читаются; университет не закрыт и, как предполагают, не будет закрыт ни в коем случае, хотя бы в его стенах одному профессору пришлось беседовать с кафедры с одним слушателем, тем более, что такой героический пример уже показал в прошлом семестре профессор Захарьин».[420]
Бюрократический устав 1884 года, ограничивший университетскую автономию и усиливший полицейский надзор за учащимися, воспрещал студентам проведение публичных собраний, участие в каких-либо обществах или кружках и устройство своих читален. В соответствии с этим уставом 27 ноября 1896 года администрация Московского университета выпустила объявление: «Ректор Императорского Московского университета, согласно распоряжению г[оспод] министров народного просвещения и внутренних дел, сим сообщает студентам, что а) все те из них, которые будут участвовать вновь в сходках или иных коллективных проявлениях неповиновения университетскому начальству, а равно полиции, будут арестованы и немедленно высланы из Москвы, причём они будут считаться уволенными без прошения; б) не желающие подчиняться установленным университетским правилам и распоряжениям начальства могут получать обратно свои документы в установленный начальством университета срок и будут считаться уволенными по прошению».[421] Университетское и полицейское начальство с его «охранительным мышлением», похоже, само невольно провоцировало студенческие беспорядки, ибо любое проявление непослушания воспринимало, по обыкновению, как подрыв российских устоев и без колебаний вставало на путь репрессий вместо поиска разумного компромисса.
Глубокую благодарность властям за аресты «тайных политических агитаторов», или, иными словами, студентов Московского университета, замеченных «в коллективном неповиновении университетскому начальству», высказала редакция газеты «Московские Ведомости», напечатав 6 декабря 1896 года специальное сообщение под заголовком «Разоблачённый Союзный Совет»: «Нельзя не быть искренне признательным правительству за то, что оно, наконец, сорвало личину с пресловутого Союзного Совета объединённых землячеств, давно уже свившего себе прочное гнездо при Московском университете и погубившего не одну сотню молодых людей, попавших в его преступные сети. <…> Борьба против профессоров и университетского начальства была только предлогом для того, чтобы подготовить учащуюся молодёжь к борьбе против правительства и государства и чтобы сеять смуту в русском обществе».[422] (При внимательном чтении этого холуйского выступления столетие спустя возникал невольный вопрос: не заимствовала ли сервильная советская журналистика часть своих штампованных определений и оборотов непосредственно из текстов газеты «Московские Ведомости»?)
Арестованных в ноябре студентов продержали для острастки в заключении свыше месяца. во второй половине декабря 1896 года 72 студента, привлечённых к дознанию по делу Союзного Совета, были высланы из Москвы в разные города Российской империи под гласный надзор полиции.[423]
Так как осенний семестр 1896 года оказался для обучения потерянным, министр народного просвещения, смирив гордыню, пошёл на уступки студентам и разрешил Павлинову весной 1897 года и в дальнейшем снова вести параллельный курс факультетской терапевтической клиники с правом зачёта полугодий.[424] Однако индуцированная Захарьиным неприязнь к Павлинову регулярно бередила растревоженное самолюбие графа Делянова и прочего педагогического начальства, побуждая их к поиску других путей полноценного преподавания внутренних болезней в Московском университете.
Летом 1897 года долгожданное решение было наконец принято и согласовано с министром народного просвещения: медицинский факультет учредил второй параллельный курс факультетской терапевтической клиники во главе с директором общей клинической амбулатории Шервинским. В самой амбулатории установили для этого 12 кроватей, а ещё 12 коек «уступил» Остроумов в своей клинике. Но стоило только начаться осеннему семестру, как обнаружилось, что на параллельный курс Шервинского записались почти 250 человек. Университетская администрация, в который уже раз огорошенная своеволием студентов, не нашла никакого иного выхода, как отправиться на поклон к Павлинову, и тот после долгих уговоров изъявил готовность разместить на базе Новоекатерининской больницы, где он заведовал отделением, второй параллельный курс факультетской терапевтической клиники с правом зачёта полугодий.
