Доктор Захарьин. Pro et contra - [67]
Трудно, конечно, при таком отношении знать, что делается в клинике, и вести дело как следует. А как ведётся там дело, показывают следующие факты. В клинику Захарьина в 1893 году привозят отравившегося студента Галенковского. из захарьинских ординаторов в клинике не было никого, так что пришлось пригласить ординатора из соседней клиники Склифосовского. Захарьинские ординаторы явились только через несколько часов.
Но не лучше бывает, если там кого-либо и застанут. Весной того же года в клинику привезён был студент Лавринайтис с явлениями острого воспаления брюшины. Ординатор Никулин отказался его принять, боясь холеры. Привёзший студент заявил, что оставит в таком случае больного в приёмном [покое]. «А я отправлю его в участок», – возразил Никулин. Нужно заметить, что клиника Захарьина никогда не бывает полна, следовательно, больного во всяком случае можно было принять. Лавринайтис был помещён в Остроумовскую клинику, где и умер через три дня. Вышла целая история. Инспектору Доброву пришлось извиняться за Никулина, и студентам было объявлено, что больных студентов в клинику принимать будут.
Выяснилось также, что в прошлом году в Остроумовскую клинику явилась больная и просила положить её; ординатор Лебедев нашёл её неподходящею. Тогда она спросила у присутствовавшего студента совета, не дать ли ординатору взятку, и объяснила, что два месяца назад она дала взятку ординатору у Захарьина и тот положил её в клинику; облегчения там она не получила.
Таким образом кладутся больные. Само собою разумеется, что при такой постановке дела хорошего обращения с ними нельзя и ждать. Лежат они без присмотра, кормят их чем попало, надевают чистое белье только тогда, когда больному надо выходить на лекцию. Вот наиболее яркие случаи, характеризующие обращение с больными. В 1894 году из Захарьинской клиники перешла в Остроумовскую барышня, институтка, знакомая одного студента. Оказалось, что Никулин делал ей грязные предложения, требуя [от неё] согласия как условия дальнейшего пребывания её в клинике. Рядом с ней лежала швея. Никулин и к ней обращался с тем же. Через несколько времени выписалась и швея и, по всей вероятности, рассказывала своим знакомым о положении больных в Захарьинской клинике.
7.5. Сотрудник факультетской терапевтической клиники, которого Г.А. Захарьин рекомендовал больным как «самого толстого и самого седого» из своих ассистентов, В.В. Никулин (1890-е годы).
Профессор, вероятно, не знал про это, но если и знал, то отношение его к подобным фактам уже известно. В 1891–1892 годах в отдельные платные палаты на женском отделении было положено несколько больных. Старост просили не назначать к ним кураторов. Относительно таинственных больных одни из ординаторов говорили, что это родственницы Захарьина, другие, что с женскими болезнями. Но вскоре оказалось, что это были проститутки. В присутствии всей аудитории староста 4 курса от лица своих товарищей спросил Захарьина, почему в терапевтическую клинику кладутся больные, не подлежащие изучению студентов. Захарьин топнул ногой, застучал палкой и заявил, что он делает «своё дело» и либеральничать не позволит, что не дело студентов вмешиваться в порядки клиники, единственным господином которой является он. В ответ на такую краткую, но выразительную речь не было устроено демонстрации, согласно ранее намеченному плану, лишь некоторые, не сдержавшись, свистнули несколько раз ему вслед. Через день в клиниках вывешено было объявление, запрещавшее студентам входить в отдельные номера и [подтверждавшее] право профессора принимать, кого он хочет. «Родственницы» Захарьина, однако, на другой же день были выписаны. Все это происходило при Никулине и не без его, конечно, деятельного участия, так как он состоит ассистентом на женской половине.
Захарьин после этой истории три недели не читал лекций. Это никого не удивило, так как он на лекции являлся не часто. Зато перед его появлением начинается оживлённая деятельность: подготовляют больных, сообщают им, что они должны говорить, как себя вести, «чтобы не рассердить профессора», подмениваются испражнения, приготовляются к такому экстренному случаю истории болезней. И вот при таких-то данных читает Захарьин свои лекции. Так, например, в клинике лежала одна больная солитёром. Пролежав долгое время и не видя облегчения, она решила выписаться, но её назначили на лекцию. Ординаторы убедили её давать показания в том смысле, что она выздоровела. Другой случай был такой. В клинику явился больной, пришёл он в клинику пешком за 40 вёрст из деревни. Через несколько времени Захарьин на лекции заявил, что этому больному лучше, так как он уже начинает ходить по коридору. Правдивую подтасовку знали немногие студенты, но однажды это открылось перед всей аудиторией. На лекции ординатор докладывал, что больному делали то-то и то-то, давали такое-то и такое-то лекарство, от которого больному стало лучше. На вопрос Захарьина, обращённый к больному, как он себя чувствует, последний заявил, что в словах ординатора нет никакой правды, никакого лекарства он не видал и чувствует себя не лучше, а хуже. Это заявление произвело на Захарьина неприятное впечатление: «семейные» клинические беспорядки, таким образом, сделались достоянием аудитории.
