Доктор Захарьин. Pro et contra - [62]

«Решение студентов не посещать более со второго полугодия лекций Захарьина для него тем более неприятно, что он не встретил почти никакой поддержки со стороны профессоров Университета: так сильно насолил он всем. Интересно, чем кончится вся эта история. Знаменательный факт: среди студентов сильное движение, серьёзное скандальное решение, и всё это происходит тихо, гладко, без шума, без полиции, на законном основании, не выходя за пределы, положенные университетским уставом. Такое движение гораздо серьёзнее и гораздо плодотворнее, чем так называемые студенческие беспорядки».[387]

Чтобы очистить «храм науки» от новоявленной крамолы и найти её вдохновителей, попечитель Московского учебного округа Боголепов обратился к собственным осведомителям. В своей административной деятельности попечитель придерживался обычно принципа, изложенного им как-то раз, ещё когда он был ректором, преподавателям Московского университета: «Я всегда более поверю чиновнику канцелярии, чем профессору, потому что чиновники от меня зависят, а профессора нет».[388] Со временем он стал тем не менее прислушиваться и к профессорам. В первые месяцы 1895 года два благонамеренных профессора медицинского факультета, терапевты Митропольский и Черинов, исправно докладывали Боголепову о поведении и умонастроении коллег и студентов.[389]

Объединёнными усилиями университетских фискалов удалось изобличить в симпатиях к студентам и неприязни к Захарьину двух видных профессоров медицинского факультета, известных своим вольномыслием и своенравием, – хирурга Дьяконова и терапевта Остроумова. Оба профессора-«подстрекателя» заверили Боголепова в своей готовности держаться в дальнейшем более сдержанно, а студентам посоветовали до конца текущего семестра отрядить на лекции Захарьина определённое число слушателей, однако на следующее полугодие записаться на лекции к профессору Павлинову. В соответствии с программой преподавания на медицинском факультете, не менявшейся на протяжении ряда лет, лекции для студентов четвёртого курса читали (причём в одни и те же дни и даже часы) два профессора – Захарьин и Павлинов, но первый в клинике на Девичьем поле, а второй на территории Новоекатерининской больницы. Студентам предоставлялась, таким образом, полная свобода выбора того или другого профессора.

Наступивший 1896 год принёс Захарьину очередные огорчения. Уже в начале января выяснилось, что почти весь четвёртый курс, за исключением семнадцати человек, выразил желание отбывать свою учебную повинность на лекциях профессора Павлинова, тогда как третий курс в полном составе не записался на лекции к профессору Голубову – ставленнику Захарьина. Надежды на более или менее благополучное разрешение конфликта в связи с этим совершенно угасли. И профессура, и администрация отчётливо понимали, что студенты третьего курса, перейдя на следующий курс, на лекции Захарьина не запишутся.

Разъярённый Захарьин потребовал от начальства наложить запрет на лекции Павлинова, а заодно разобраться «по понятиям» с другими профессорами, «возбуждавшими студентов». Спустя три десятилетия профессор Голубов рассказал, как выражал его шеф своё негодование: «При своём самолюбии, при своей нервности, он был прямолинеен и часто резко не воздержан. не подать руки, сказать в глаза неприятную правду было его нередким способом защиты и нападения. Мне пришлось быть свидетелем тяжёлой сцены, когда он, стуча кулаком, кричал у себя в кабинете на ректора нашего университета, математика Н[екрасова] (весьма почтенного и порядочного человека) за какой-то его не вполне корректный, по мнению Захарьина, поступок».[390]

Излить свой гнев на попечителя Московского учебного округа Захарьин не посмел, но разжалобить Боголепова речением о несправедливости происходящего попробовал. Боголепов же, в свою очередь, счёл за благо в пререкания с Захарьиным не вступать, ибо отлично понимал, что запрещение лекций Павлинова только «подольёт масла во вражду». Кроме того, Боголепову хотелось, чтобы всё случившееся послужило «недурным уроком Захарьину».[391] Так что отныне у Захарьина оставался единственный пристойный выход из сложившейся ситуации – отставка по окончании весеннего семестра. Как поучал когда-то один легендарный полковник, надобно оставить службу, прежде чем она оставит тебя. Но заслуженный ординарный профессор внимать этому назиданию не пожелал.

Переписка о сатисфакции

Рассчитывая хоть немного смягчить жестокий удар, нанесённый студенчеством по самолюбию именитого профессора, товарищ (заместитель) министра народного просвещения Аничков выдвинул кандидатуру Захарьина в состав медицинской испытательной (иными словами, государственной экзаменационной) комиссии, утверждаемой особым распоряжением министра народного просвещения. После долгих размышлений Захарьин отверг это предложение. Мотивы своего отказа он изложил в коротком письме Аничкову:

«Глубокоуважаемый Николай Милиевич! Прошло четыре недели со времени Вашего отъезда, и в это время, волей-неволей наблюдая ход дел, мне не раз пришлось подумать о назначении меня членом испытательной комиссии. Результат наблюдений и дум таков, что я решительно не могу взять на себя этой обязанности – для меня необычной, по состоянию здоровья даже непосильной, в данном случае мне антипатичной и по своей действительности равняющейся капле в море.