Доктор Захарьин. Pro et contra - [54]
Так как почта в те годы работала исправно, послание Гирша Захарьин получил 5 августа, и в тот же день его вызвали в Петергоф, где находилась летняя резиденция Александра III. На протяжении последующих трёх дней Захарьин размышлял о болезни императора, потом соблаговолил сесть в экстренный поезд из двух паровозов и одного салон-вагона и вечером 9 августа появился в Петергофе вместе с любимым своим учеником профессором Голубовым. В связи с ипохондрическими опасениями Захарьина, его навязчивым страхом прикосновения профессору Голубову предстояло, по-видимому, определить размеры сердца Александра III посредством перкуссии его передней грудной стенки, а также предложить высокочтимому учителю для обдумывания свою версию диагноза, как это делали обычно в Москве ординаторы факультетской терапевтической клиники.
Действительно, в Петергофе Захарьин, по его словам, «впервые имел возможность в течение нескольких дней произвести полное наблюдение и необходимые исследования» при помощи профессора Голубова. Обсудив с коллегой Голубовым результаты их совместных врачебных усилий, 12 августа Захарьин констатировал у императора нефрит, «некоторое увеличение левого желудочка сердца при слабоватом и частом пульсе» и признаки почечной недостаточности. В письменном заключении о болезни, представленном императору Захарьиным и Гиршем, содержались туманное упоминание «о роковом значении» нефрита и самобытные лечебные рекомендации: не утомлять себя «умственными занятиями», не ходить по солнцу, не курить на воздухе и не открывать форточку в сырую погоду, избегать «излишней мучнистой и сладкой пищи», не пить водку, а употреблять вино «в самом ограниченном количестве».[326]
Гигиеническими советами Захарьина император пренебрегал. Обиженный профессор, отчётливо сознавая неизлечимость Александра III и не скрывая от императора и его жены своего мнения о прогнозе заболевания, жаловался тем не менее Витте на упорное нежелание монарха следовать указаниям докторов.[327] Но император всё-таки согласился отдохнуть в лесной тиши и 18 августа в сопровождении жены, небольшой свиты и Захарьина уехал в Беловеж, где недавно завершилось строительство дворца. Там он по-прежнему много трудился, ежедневно прочитывая целые портфели докладов, оставляя на каждом из них свою резолюцию и порой засиживаясь в кабинете далеко за полночь. На упрёки императрицы по этому поводу он отвечал просто: «Я же не могу подать в отставку».[328] И лишь иногда он отвлекался от государственных дел ради охоты.
Захарьина раздражало всё: и готовность его пациента часами работать в кабинете или задерживаться на охоте, и своё затянувшееся пребывание при непослушном больном без верных ординаторов, и плохая погода в Беловежской пуще. Особенно досаждало профессору мешавшее ему спать тиканье дворцовых башенных часов; он даже умолял императора отдать распоряжение об их остановке.[329] Однажды за обедом император захотел выпить квасу. Захарьин тут же назвал употребление кваса нарушением диетических рекомендаций. Тогда Александр III произнёс, обращаясь к лакею: «А я, русский император, приказываю тебе налить мне стакан квасу!» По другой версии, Александр III, не утративший чувства юмора, сказал, поднимая стакан с квасом: «По именному приказу самого императора!»[330]
Способность к самоконтролю Захарьин почти утратил, и уже достаточно давно. Можно было лишь удивляться, как удалось ему весь август 1894 года не срываться и соблюдать правила этикета. Но теперь он, внезапно рассвирепев, «в припадке болезненного исступления», по выражению профессора Голубова, расколотил своей палкой хрусталь и фарфор (надо полагать, только в отведённом ему помещении) и покинул Беловеж. С дороги его вернули для консультации неожиданно заболевшего Великого князя Георгия Александровича, прибывшего из Абас-Тумана к родителям, как об этом договорилась императрица с Захарьиным ещё в мае.[331]
Профессор осмотрел Великого князя и объявил: для выздоровления Георгия Александровича необходимо, чтобы императорский двор срочно переселился в тёплый Крым. Однако Александр III, по-прежнему не желавший считаться хворым и следовать врачебным советам, выбрал Спалу – охотничье угодье вблизи Варшавы. Императорский двор выехал в Спалу 3 сентября.[332] Раздосадованный Захарьин, преодолевая боль в ноге и дурное настроение, кое-как добрался до Спалы с императорской свитой и почти сразу же умчался оттуда в Москву, оставив больного монарха на попечение своего ученика Попова.
Сентябрь 1894
Около двух недель провёл Александр III в Спале. за это время заболел один из генералов свиты. По совету российского посла в Германии графа Шувалова к занедужившему генералу пригласили из Берлина профессора Лейдена, умевшего не хуже Захарьина пленять высокопоставленных пациентов, их друзей и родственников. Мария Фёдоровна воспользовалась, естественно, появлением немецкого терапевта и «с большим трудом» (как писал цесаревич Николай Александрович своей невесте, будущей императрице Александре Фёдоровне) устроила так, чтобы он осмотрел и её неуклонно таявшего супруга. Знаменитый берлинский профессор, подтвердив 15 сентября диагноз нефрита, обнадёжил императорскую семью авторитетным заявлением: состояние Александра III «лучше, чем ожидал», а причина слабости монарха заключается не только в поражении почек, но и «в нервах».
