Доктор Захарьин. Pro et contra - [46]

».[281] Осенью того же 1892 года профессор Московского университета Марковников, один из основателей Русского химического общества, прокомментировал сложившуюся в Российской империи практику замещения вакантных профессорских должностей: «Конечно, между вновь назначаемыми попадаются и достойные учёные; но масса назначений доказывает, что руководятся главным образом рекомендациями и просьбами доверенных лиц, в числе которых главную роль играют Любимов, Архипов, наши Богданов и Захарьин. Последние проводят обыкновенно своих молодцов. При рекомендациях попадают на кафедры такие гуси, которые при выборном начале, конечно, никогда не были бы выбраны».[282]

В начале осени 1892 года в Торжественном зале Императорского Дерптского университета Васильев прочитал студентам вступительную лекцию; полный её текст был напечатан 12 января 1893 года в газете «Медицина» и сразу же опубликован в виде брошюры. Прежде всего свежеиспечённый профессор постарался в меру отпущенных ему способностей опорочить Боткина, изгнавшего его из своей клиники за какие-то неблаговидные поступки.[283] Своего бывшего учителя Васильев обвинил в забвении принципа индивидуализации, «бесцельности» предлагаемых им лабораторных исследований, отсутствии гуманности, «терапевтическом скептицизме, граничащем почти с нигилизмом», и, наконец, в создании не клинической, а всего лишь экспериментальной школы. Вслед за тем Васильев сосредоточился на «необыкновенно практичном» анамнестическом методе «колосса» Захарьина – методе, проникнутом «чарующей реальной гуманностью», позволяющем «не беспокоить» больного объективными исследованиями (которые служат только «украшением» воздвигнутого при расспросе здания) и открывающем широкие возможности для индивидуальной гигиены и терапии.[284] Достигнутая Васильевым в этой лекции степень лакейства и заискивания перед Захарьиным настолько превышала допустимый прежде ординар, что в 1893 году его возвели на пост декана медицинского факультета.

Через три года либеральная пресса уведомила своих читателей о метаморфозе некогда процветавшей клиники внутренних болезней в Юрьевском университете: «Со вступлением в должность профессора Васильева всё мало-помалу стало изменяться. Больные стали обращаться в клинику всё реже и реже; и вот директор клиники напал на мысль нанимать больных (!!). Чтобы скрыть пустоту клинических палат, он клал на койки некоторых бродяг. за даровую пищу с некоторым придатком эти господа исполняли роль клинических больных, но обман теперь обнаружился. Такому фокусу трудно было бы поверить, если бы Васильев и прежде не обнаруживал чрезвычайно странных взглядов на этические задачи врача».[285] После этого инцидента Васильеву пришлось освободить кресло декана медицинского факультета, но место ординарного профессора он продолжал занимать до конца своих дней.

На закате своей карьеры Васильев открыл в клинике платные курсы массажа и принялся руководить подчинёнными из Петербурга, где он проживал не менее половины учебного года. В марте 1902 года ректор Юрьевского университета докладывал попечителю Рижского учебного округа: «Васильев рассматривает свою клинику как свою деревню и проделывает в ней Бог знает что; деньги за курсы массажа он продолжает брать и даже со студентов, не давая никому никакого отчёта! <….> В клинике невообразимый беспорядок. <…> Он [Васильев] вообще ничего не делает, на требование объяснений со стороны Правления [университета] и от меня – не отвечает, вообще человек без стыда и совести. Уж не знаю, что и делать: зло очень закоренело».[286]

Если беззастенчивый холуй Васильев переметнулся на сторону московского «колосса» вполне сознательно, то старший врач 9 флотского экипажа в Петербурге коллежский советник Перфильев оказался втянутым в своеобразный заговор, организованный Захарьиным против умершего соперника, совершенно случайно. Человек по природе своей, надо полагать незлобивый и даже добросердечный, Перфильев входил в разряд тех, кто сызмала рвётся непременно оставить собственный след в истории цивилизации. В детстве такие люди вырезают своё имя перочинным ножом на школьной парте или садовой скамейке, в молодости выводят его чернилами или краской в любом общественном месте, а в зрелости сочиняют псевдохудожественные или квазинаучные опусы, неустанно засоряя ими и без того перегруженные информационные потоки.

Для Перфильева, одержимого неутолимой жаждой сочинительства, важнее всего было увидеть свою фамилию растиражированной типографским способом; поэтому он писал непрерывно и на любую тему: о загрязнении почвы и заразных болезнях, о личной гигиене и об уходе за новорождёнными, о вреде пьянства и о врачах, подвизающихся на общественном поприще. В начале 1892 года он настрочил пространную рецензию на «Клинические лекции» Захарьина, но его восторженные впечатления от книги высокочтимого профессора не заинтересовали ни одну редакцию. Тогда разобиженный Перфильев отправил диковинный плод торопливых своих трудов самому Захарьину и удостоился собственноручного ответа московского светила от 25 марта 1892 года: