Доктор Захарьин. Pro et contra - [44]
Через два дня после газетного поклёпа Каткова вице-директор Медицинского Департамента МВД Мамонов (бывший сокурсник и даже приятель Захарьина) обратился в петербургскую прессу с опровержением сифилитической природы заболевания у Наума Прокофьева: «Редакция помещённых в акте осмотра Прокофьева санитарною комиссиею слов: “находясь в безрецидивном периоде сифилиса”, принадлежит мне. Эти слова, как видно, породили недоразумения в публике и между врачами. Многие неточно их объясняют, полагая, что у Прокофьева найден сифилис. Прошу редакции газет, в которых опубликовано заключение акта осмотра, напечатать, что в первой части того же акта ни о каких найденных у Прокофьева признаках этой болезни не упоминается, потому что их в данный момент не было. Но так как в скорбном листе сообщено, что десять лет назад сифилис у него был, то я, согласно убеждениям моим вообще об излечимости сифилиса, имел в виду вышеприведёнными словами в заключении акта выразить, что ныне у Прокофьева нет никаких признаков, по которым можно было бы подозревать у него присутствие прежде бывшей сифилитической инфекции, способной вызвать рецидивы».[272]
5.4. Однокурсник Г.А. Захарьина, директор Медицинского Департамента МВД Н.Е. Мамонов (1880-е годы).
Оговор Каткова намеченной цели не достиг. Стоило лишь Боткину представить историю болезни Наума Прокофьева на обсуждение Общества русских врачей в Петербурге, как профессора встретили овацией. В конечном счёте авторитет Боткина после этого инцидента не просто упрочился, а продолжал расти, что стало особенно заметным 27 апреля 1882 года, когда в Петербурге торжественно отметили 25 лет его учёной и профессорской деятельности. По воспоминаниям Сиротинина, «празднество это, устроенное в зале городской Думы, сопровождалось таким взрывом симпатий к юбиляру не только со стороны русского врачебного и учёного мира, но и общества, что размерами своими превзошло все ожидания».[273] От Московского университета его поздравил декан медицинского факультета профессор Склифосовский, от Московской городской Думы – профессор Черинов; председатель Общества русских врачей в Москве профессор Остроумов сообщил об учреждении специальной премии имени юбиляра.[274]
Захарьин на чествовании Боткина не присутствовал. При его неумеренном тщеславии и эгоцентризме ему было бы наверняка не по силам слушать многочасовые приветствия лейб-медику и тайному советнику от бесконечных депутаций, радоваться вместе с другими прочувствованным телеграммам профессоров Шарко и Бильрота и узнать об избрании юбиляра почётным членом всех российских университетов. Через несколько лет выяснилось, что заслуженный ординарный профессор (1886) Боткин, награждённый к тому же орденом Белого Орла (1885), состоял членом 35 российских научных организаций и медицинских обществ и 9 иностранных (в том числе Венской Академии наук). Но к тому времени министр внутренних дел граф Толстой уже полностью ублаготворил Захарьина, назначив его почётным членом Императорской Академии наук, где сам граф занимал по совместительству пост президента. Боткину же места в подведомственной графу Академии наук не нашлось. Жандарму по призванию, смолоду натасканному на любой оттенок пряного запаха крамолы, претил всегда отличавший Боткина дух независимости и либерализма, не говоря уже о старинном знакомстве ведущего столичного терапевта с вольнодумным эмигрантом Герценом.
5.5. Министр внутренних дел и президент Петербургской Академии наук граф Д.А. Толстой (1880-е годы).
Благодеяние графа Толстого причинило, однако, Захарьину некоторые неудобства. Впервые, да ещё в ущерб частной практике, заслуженному ординарному профессору пришлось засесть за письменный стол, чтобы подготовить к публикации свои лекции. Все-таки числиться почётным членом Императорской Академии наук и не иметь ни одного солидного печатного труда даже ему было, вероятно, неловко. К тому же не только Боткин, «Курс клиники внутренних болезней» которого пользовался, как уверяла пресса, «большим почётом в европейской литературе», но и более молодые профессора Остроумов и Павлинов уже составили себе своими книгами определённое имя за границей, и лишь он, Захарьин, старейшина, можно сказать, российских интернистов, оставался пока что неведомым для западных врачей.
Первое издание «Клинических лекций» Захарьина появилось на прилавках в ноябре 1889 года и особого впечатления на беспристрастных читателей не произвело. Одним изложение автора и содержание тома показались бледными, другим – маловыразительными; Чехов в письме Суворину 27 ноября 1889 года обмолвился по этому поводу: «Есть либретто, но нет оперы», а профессор Голубов спустя много лет объявил, что именно под его влиянием Захарьин решился выпустить в свет часть своих лекций, но, «к сожалению, в конспективном виде».[275]
Ознакомиться с лекциями московской знаменитости Боткину не довелось. Зимой 1882 года он перенёс трансмуральный инфаркт миокарда; с лета 1886 его донимали частые приступы стенокардии; затем к ним присоединились аритмии и пароксизмальная ночная одышка, и 12 (24) декабря 1889 года он умер от нараставшей сердечной недостаточности.
