Доктор Захарьин. Pro et contra - [42]
Приступив к самостоятельной работе, Боткин учредил прежде всего клиническую лабораторию и внедрил в практику такой рутинный теперь метод исследования, как ежедневное измерение температуры тела у каждого больного. По воспоминаниям одного из его бывших ординаторов, «перкуссия, аускультация, осмотр больного, словом, все способы исследования вырабатывались до тонкости; данные собирались с беспристрастием судебного следователя, а сопоставление их и строго логические выводы давали слушателям стройную картину болезненного процесса».[256] Вскоре он завоевал такую популярность среди врачей и студентов, такую признательность своих слушателей, что они подали начальству прошение, изъявляя «искреннее желание видеть» Боткина профессором терапевтической клиники.[257] Уже на втором году службы (в конце 1861 года) его избрали сразу ординарным профессором, тогда как Захарьину пришлось дожидаться утверждения в том же звании свыше десяти лет.
С тех пор как Захарьину и Боткину предоставили возможность, по сути, автономной (разумеется, в пределах соответствующих уставов) клинической деятельности, их жизненные пути и взгляды постепенно расходились в диаметрально противоположных направлениях. Захарьина всё более прельщали бесцеремонная риторика и печатные доносы Каткова, тогда как Боткин сохранял верность либеральным взглядам своей молодости и осенью 1862 года, когда возвращался в Петербург после очередной зарубежной поездки, даже подвергся унизительному обыску на границе (предполагалось, очевидно, что он везёт с собой запрещённые сочинения Герцена). Последний раз коллеги встретились как добрые знакомые не то в конце зимы, не то ранней весной 1864 года: Захарьин примчался тогда из Москвы в Петербург навестить заболевшего сыпным тифом Боткина.[258]
5.3. Редактор газеты «Московские ведомости» М.Н. Катков (1860-е годы).
К тому времени основные приоритеты каждого из них определились окончательно: Захарьин выбрал для себя ремесло обогащения, Боткин – искусство врачевания. Первый обернулся спесивым чиновником в маске самобытного доктора, второй – подлинным учёным, «естествоиспытателем человека», по выражению немецких клиницистов. Пока Захарьин утолял свою неутолимую потребность в стяжательстве и пестовал свои ипохондрические опасения, Боткин жил легко, свободно и в конечном счёте безоглядно – не на широкую ногу, но не хуже иных сановников, и дом его оставался всегда открытым для знакомых, а бумажник – для всяческой благотворительности. не в пример Захарьину с его молодцами, Боткин не стремился извлекать максимальную прибыль из своего врачебного диплома и профессорского звания, не скупал земельные угодья или доходные дома и не играл на бирже. Он зарабатывал немало, но деньги не ценил, на старость или «на черный день» не откладывал и полученные от братьев три солидных наследства истратил едва ли не полностью, почти ничего не оставив детям.[259] Более того, по воспоминаниям Чистовича, он рассматривал учеников как членов своей семьи, поэтому все выходившие из его клиники диссертации печатались за счёт профессора и даже чай для сотрудников доставляли даром со склада торговой фирмы «Петра Боткина сыновья».[260]
Он и работал как жил – непринуждённо и с удовольствием, поражая сотрудников своей неутомимостью, обусловленной, по их мнению, не столько крепким здоровьем профессора, сколько его «огромной нравственной энергией и страстным увлечением своим делом».[261] Помимо выполнения обычных профессорских обязанностей, связанных с чтением лекций и клиническими обходами, помимо бесчисленных консультаций и домашнего приёма больных (без предварительного осмотра их ассистентом и за весьма умеренный гонорар) Боткин был ещё издателем и редактором «Архива клиники внутренних болезней» (1869–1889) и «Еженедельной клинической Газеты» (1881–1889), автором трёх выпусков «Курса клиники внутренних болезней» (1867–1875), без промедления публиковавшихся за границей в немецком и французском переводах, и, главное, основателем самой крупной в Российской империи клинической школы – «школы врачей-бессеребренников».[262] Совершенно естественно, что клинику баронета Вилье, где он преподавал, стали называть клиникой Боткина, а свыше тридцати его бывших ординаторов занимали впоследствии профессорские кафедры.
«Я стремился жить всегда в согласии с своею совестью, сам для себя, не думая о педагогической стороне этого образа жизни, – писал он жене в 1877 году из Болгарии, куда попал как участник Русско-турецкой войны, – но теперь, не боясь упрёка в самохвальстве, я всё-таки имею отрадное сознание, что принёс свою лепту для того хорошего нравственного уровня, на котором стояли наши врачи в течение этой кампании». Продолжая затем ту же мысль, он не смог не выразить своего отношения к тем, кто придерживался иных взглядов: «Врачи-практики, стоящие на виду у общества, влияют на него не столько своими проповедями, сколько своею жизнью. З[ахарьин], поставивший своим идеалом жизни золотого тельца, образовал целую фалангу врачей, первой задачей которых – набить как можно скорее свои карманы. <…> Ты не поверишь, какое внутреннее презрение – нет, не презрение, а жалость внушают мне люди, не умеющие выполнять своего долга
