Доктор Захарьин. Pro et contra - [39]

Чрезвычайная амбициозность и шумный успех не помешали профессору задуматься о снижении его квалификации. Он отчётливо понимал, что стоило кому-нибудь пустить слух о более высокой компетенции других докторов, как его частная практика неминуемо перейдёт в руки конкурентов. Поскольку основная угроза потери блестящего реноме исходила, с его точки зрения, от коллег, Захарьин объявил во всеуслышание о своём категорическом отказе, даже за двойной гонорар, консультировать лиц, получивших медицинское образование.

Ошеломлённые коллеги сначала усмотрели в этой выходке новую причуду общеизвестного самодура, окончательно утратившего элементарные этические представления. Немного погодя заговорили о том, что взимать деньги с врачей он считал всё-таки непристойным, а давать рекомендации даром был просто не в состоянии. Один периферийный врач попробовал всё же пробиться к нему на приём, но был остановлен ординатором на пороге святилища. На жалкий вопрос провинциала: «Почему?» – ординатор ответил, явно цитируя своего шефа: «Для успеха лечения необходима вера, а врачи вообще относятся к лечению скептически».[246] Более вероятно, однако, что Захарьина смущала не столько недостаточная внушаемость коллег, сколько их способность легко распознать в его приёмах «шарлатанство в самой жреческой обстановке», по определению Амфитеатрова.[247] Несколько громких скандалов, вызванных неколлегиальным поведением именитого профессора, его демонстративным презрением к незнакомым ему врачам, получили отражение в газетах и медицинской печати.[248] Тем не менее профессор Гукасян с умилением настрочил в биографии Захарьина: «Обращавшиеся к нему за медицинской помощью врачи всегда находили у него самый радушный приём».[249]

Для современников так и осталось непостижимым, почему, третируя других врачей (в том числе тех, кто обладал немалым клиническим опытом), он всецело полагался на давешних выпускников – собственных ординаторов и ассистентов. На самом деле у этой его особенности, как у других причуд, тоже имелась своя подоплёка. Виртуозно блефуя в маске искусного диагноста, Захарьин нуждался в преданных ему лично пособниках. Доверять же он мог лишь тем, кого он сам присмотрел среди студентов, кого сам выкроил по одному ему известным моральным лекалам, кого сам вырастил в тени своей славы. От этих избранников он требовал абсолютной покорности, а те в своём пресмыкательстве перед ним доходили до таких «добровольных унижений, от каких с презрением отвернётся самый покладистый чинуша петербургских канцелярий».[250]

«Я же их, любезный мой, лично покалечил, – говорил Дракон Ланцелоту. – Как требуется, так и покалечил. Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам, человек околеет. А душу разорвёшь – станет послушный и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберёшь. Только в моём городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души».

Ординаторов и ассистентов именитого профессора наградили в Москве прозвищем «захарьинские молодцы» (по аналогии с «охотнорядскими молодцами» – мясниками, приказчиками и купцами, торговавшими мясом и птицей в Охотном ряду). Лишённые чувства ответственности за жизнь и здоровье каждого пациента, они не постигали различий между глаголами служить и прислуживать или обслуживать и не испытывали ни малейшего желания выйти за пределы своего ничтожества. Захарьинские молодцы рассматривали клинику как своеобразное доходное место и выступали в роли посредников между хвалёным профессором и больными. «Надо знать, что это за ассистенты! – писал Победоносцев Великому князю Сергею Александровичу. – Захарьин обращается с ними, как с лакеями, рассылая их вперёд себя по домам приготовлять своё пришествие».[251] Непривередливые и необидчивые, ещё некомпетентные, но уже напыщенные, всегда готовые исполнить любую прихоть Захарьина и смиренно снести его бессмысленные оскорбления, молодцы первыми снимали показания и осматривали больных в соответствии с персональными догмами профессора. Полученные данные им надлежало довести до сведения шефа вместе с мотивированным диагнозом и планом лечения.

4.5. Обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев (1880-е годы).

Сам Захарьин выходил на сцену, только получив от молодца худо-бедно состряпанный диагноз болезни и схему предполагаемой терапии. Подвергнув больного повторному допросу и обследованию, он либо соглашался с позицией своего подчинённого, либо, публично пожурив молодца за нерадивость, дополнял его предложения собственными. Ординаторы и ассистенты перевирали обычно анамнез, но пациенты не смели их перебивать или поправлять, дабы не разгневать профессора. Если тот полагал, что у больного должен быть некий симптом, например, лихорадка, молодец с торопливой угодливостью подтверждал мнение шефа, ибо ртуть в термометре могла, закапризничав, не подняться до нужного профессору уровня, но сам Захарьин не мог ошибиться никогда. В заключение профессор давал больному директивы, что ему следует есть и пить, а что не положено, сколько часов ему надо спать, а сколько бездумно гулять и как ему вообще жить дальше. На другой день молодец доставлял больному от имени московского авторитета рукописные указания с подробным расписанием повседневного бытия.