Доктор Захарьин. Pro et contra - [37]
Чтобы не попадать впросак, Захарьин ссылался порой на божественный промысел. Весной 1889 года директор анатомического института профессор Зёрнов пригласил его к своему заболевшему сыну-гимназисту. «Захарьин сказал, – вспоминал впоследствии второй сын профессора Зëрнова, – что, конечно, мой брат может выздороветь, если этого Бог захочет. Плохое это было утешение для моих родителей». Через месяц после визита Захарьина подросток скончался.[231]
Ещё более неловкой, если не зазорной, получилась консультация архиепископа Херсонского Никанора. Тот пожаловался на отёки ног, на что Захарьин со своим ассистентом Поповым дружно ответили: «Никакого отёка, ни следа отёка». Когда же архиепископ, заплатив по максимальной таксе, собрался уходить, Захарьин предложил ему в качестве основной терапии молиться, а расписание диеты и режима пообещал прислать на другой день. Спустя примерно неделю Никанор записал в своём дневнике: «Отёк водянистый поразил всю нижнюю часть моих ног, а оттуда стал распространяться на верхнюю часть ног и на желудок». Через три месяца архиепископ Никанор умер от рака желудка.[232]
По воспоминаниям Шервинского, в начале 1880-х годов работавшего прозектором, Захарьин дважды приглашал его для выполнения аутопсии и дважды ошибся в распознавании патологического процесса. В одном случае он диагностировал рак печени, а на секционном столе обнаружился многокамерный эхинококк, в другом – он, как всегда, «точно, определённо и несомненно» высказался в пользу язвы желудка, а при патологоанатомическом исследовании оказалось, что умерший страдал раком желудка. Больше Захарьин не просил Шервинского произвести аутопсию.[233]
4.4. Директор анатомического института, заслуженный ординарный профессор Московского университета Д.Н. Зёрнов (1900-е годы).
Но самую грубую ошибку Захарьин допустил при повторных консультациях Александра III в 1894 году, проглядев «громадное увеличение сердца» – кардиомегалию, обнаруженную только при аутопсии. Пытаясь хоть как-то оправдать терапевтов, лейб-хирург Вельяминов акцентировал внимание на чрезвычайном раздражении императора при тщательном его осмотре, в связи с чем Захарьин и другие врачи обследовали его «очень поспешно».[234] Однако, для того чтобы выявить при перкуссии расширение границ относительной и абсолютной тупости сердца, требовалось обычно не более двух минут.
Всё более частые диагностические оплошности Захарьина были далеко не случайны. Полностью сосредоточенный на безмерной частной практике (не говоря уже о биржевых спекуляциях), он всё более превращался в оракула, выдававшего диагностические заключения на основании главным образом продолжительного допроса больных. Даже его присяжный биограф профессор Голубов вынужден был признать, что стремление Захарьина «упростить аппарат диагностики» доходило «до крайности» и поэтому лабораторные методы исследования директор факультетской терапевтической клиники именовал лишь «орнаментом» распознавания болезни.[235]
Такой же утилитарный характер носило и его преподавание. По словам профессора Голубова, его шеф «намеренно не уснащал свои лекции» теоретическими построениями, а все диагностические проблемы предлагал решать посредством элементарных методов исследования. В сущности, он обучал студентов не искусству врачевания, а в лучшем случае цеховому ремеслу.
Когда-то Клод Бернар предупреждал: преподаватели, полагающие рациональным «отвлечь ум молодых людей от всех теоретических занятий», стоят на ложном пути; такая точка зрения опасна, ибо «потворствует одновременно и невежеству и лени».[236] Но Захарьин, накопив огромный опыт извлечения максимальных доходов из своей профессии, утратил какой-либо интерес к гуманистическим воззрениям французского физиолога и мыслителя и предпочитал выпускать из высшей школы одних только похожих на него сноровистых практиков. Особое значение для него, издавна избегавшего в своих лекциях и публикациях какой-либо теоретической аргументации, приобретали рассуждения французского коллеги Юшара по поводу медицинских концепций: «Нужно иметь мужество сознаться в своём незнании, вместо того чтобы сегодня наскоро создавать теории, которые открытиями завтрашнего дня, наверное, будут опровергнуты. Лучше стоять на месте, чем блуждать в потёмках. В науке лучшее средство подвигаться вперёд – это идти методически, шаг за шагом, так как, по словам Бэкона, хромой по хорошей дороге идёт быстрее, чем курьер бежит по плохой».[237]
Было бы неправомерно, однако, считать, будто Захарьин чуждался любых клинических концепций или отвергал их из присущего ему консерватизма – он просто не испытывал потребности знакомиться с ними. Сколько бы профессор Голубов ни твердил, будто Захарьин постоянно штудировал медицинские журналы, монографии и руководства, принять уверения биографа за чистую монету было, в сущности, невозможно. Чтобы внимательно следить за медицинской литературой, Захарьин нуждался в свободном времени. Между тем он, мнивший себя человеком глубоко религиозным, не удосужился даже прочитать Евангелие, о чём без малейшего стеснения поведал как-то раз Льву Толстому.
