Доктор Захарьин. Pro et contra - [38]
Занимаясь преподаванием практической медицины студентам четвёртого курса, Захарьин старался максимально упростить не только диагностику, но и лечение, предпочитал терапию симптоматическую и паллиативную и использовал настолько ограниченное число лекарственных средств, словно придерживался боязливого суждения дремучей российской провинции: аптека убавит века. Более того, он назначал нередко не препараты, а конкретный режим и ставил превыше всего строгое соблюдение определённых гигиенических правил.[239]
Корреспонденты «Московских Ведомостей» не уставали восхищаться «необыкновенным богатством содержания и необыкновенной ясностью изложения» его «Клинических лекций» и всерьёз уверяли доверчивую публику, будто трактат Захарьина о каломели «произвёл сенсацию в европейском медицинском мире и переворот в лечении нескольких болезней». Однако спустя всего четверть века после выхода в свет его «Клинических лекций» уже нельзя было, по выражению Плетнёва, «без улыбки читать» рекомендации Захарьина о применении ртутного слабительного каломели при крупозной пневмонии или предельно схематизированные показания и противопоказания к употреблению западноевропейских минеральных вод. Тем не менее непоколебимая вера самого Захарьина в непременную результативность его предписаний оказывала несомненное суггестивное воздействие, и его авторитетное внушение принесло больным, может быть, не меньше пользы, нежели усилия «многих из современных специалистов-психотерапевтов, шаблонно практикующих свои методы».[240] Так что безымянный корреспондент газеты «Одесские Новости», назвавший Захарьина «сатрапом московской медицины», был совершенно прав в своей оценке его врачебных достижений: «Он ведь не лечил, а повелевал быть здоровым».[241]
Провозглашать этого оригинального психотерапевта видным представителем российской науки, как предлагали сначала редакция газеты «Московские Ведомости», а потом профессор Гукасян, было совершенно неоправданно. Кстати, та же газета «Московские Ведомости» отмечала: «Он выше всего ценил свою преподавательскую деятельность и терпеть не мог учёного буквоедства и схоластической теоретичности». Даже непоколебимые его сторонники признавали, что Захарьин «при всей его научной подготовке есть чистый эмпирик» (разумеется, «в лучшем смысле этого слова»). Да и сам Захарьин к учёным себя не причислял и «всегда оставался сугубым эмпириком».[242] Вместе с тем нельзя было отрицать его незаурядной врачебной наблюдательности, хотя по мере расширения своей частной практики он набирался не столько клинического опыта, сколько апломба.
Именно «эмпирическая чуткость», как писал Плетнёв, позволила Захарьину подметить несколько клинических феноменов, например: рак и диабет у пожилых людей развиваются нередко «от огорчения»; патология внутренних органов может сопровождаться гиперестезией определённых участков кожи, названных когда-то зонами Геда (H.Head), а в разгаре борьбы за отечественные приоритеты в науке переименованных в зоны Захарьина-Геда; болезненность при надавливании в проекции желчного пузыря может свидетельствовать о холецистите; этот признак, долгое время считавшийся симптомом Кера (H.Kehr), в начале XXI века стал вдруг симптомом Захарьина.[243] Но какое отношение имели такие и подобные им отдельные замечания к научному поиску. К несомненным творческим удачам маститого профессора его биографы причисляли статьи о сифилисе лёгких и сердца.[244] Но о каких научных достижениях можно было при этом говорить, если диагноз патологического процесса базировался главным образом на заболевании сифилисом в прошлом и позитивном действии серой ртутной мази при так называемой сифилитической пневмонии и препаратов йода – при сифилитическом поражении сердца?
И никак уж нельзя было назвать научными его размышления о неврастении у гимназистов и её профилактике, изложенные им в статье «Переутомление и классицизм».[245] Чтобы избежать переутомления, представлявшего собой, по Захарьину, «один из видов неврастении», маститый профессор считал необходимым увеличить число уроков по древнегреческому и латинскому языкам, сократив, соответственно, занятия русским языком, математикой, физикой, историей и другими предметами. Учащимся надлежало также не употреблять чай или кофе и расходовать свободное время «на телесные движения и пребывание на воздухе, а не на бесполезное и потому уже вредное чтение, посещение театров и т.п.» Педагогические предложения Захарьина относительно повышения «дозы классицизма» напоминали не то распоряжения уездного полицейского начальника, не то суждения щедринского губернатора Угрюм-Бурчеева, у которого «мысль о сочетании идеи прямолинейности с идеей всеобщего осчастливливания была возведена в довольно сложную и не изъятую идеологических ухищрений административную теорию». Но редакция газеты «Московские Ведомости» опубликовала сочинение верноподданного профессора с явным удовольствием.
