Доктор Захарьин. Pro et contra - [36]

Как исстари известно, непринуждённая беседа с больным, позволявшая ему полностью выговориться, чуть ли не исповедаться перед врачом, неизменно оказывала мощное психотерапевтическое воздействие. Предельно схематизированный расспрос, проводившийся Захарьиным, не должен был, по всей вероятности, сопровождаться заметным суггестивным эффектом. Тем не менее Захарьина нельзя было не признать автором самобытной психотерапевтической методики. Скрытому или прямому его внушению способствовали и особая, почти что сакральная торжественность самой консультации, и способность профессора говорить с каждым больным на понятном ему языке, и непререкаемость его диагностических умозаключений, и, наконец, императивность его рекомендаций. Изнурительный, строгий двухчасовой допрос пациент воспринимал в итоге как стремление профессора максимально разобраться в тайнах его недуга и предложить ему радикальное лечение.

В самом начале своей врачебной деятельности Захарьин не жалел, по-видимому, ни сил, ни времени для исцеления душевных ран тех, кто обращался к нему за советом и помощью. Поэт Аполлон Григорьев, решивший однажды сбежать от своей гражданской жены, из Петербурга, 17 сентября 1860 года писал из Москвы приятелю: «Я удрал сначала один. Я хотел испытать, что сделает женщина, когда она любит. Что мне это стоило – это знает Бог, а что ей стоило – знает доктор Захарьин, который едва-едва оправил теперь кое-как её разбитый организм».[225]

В последние десятилетия своей врачебной практики Захарьин держался совершенно иначе. Как только 31 декабря 1876 года ему пожаловали чин действительного статского советника, лавры пустили ему корни в голову, по выражению Станислава Леца, и он потребовал, чтобы впредь его величали не «господином профессором», как раньше, а «Вашим Превосходительством», как генерала-майора. Но суггестивное влияние его консультаций в стране, одержимой чинобесием, сразу увеличилось. Пусть журналисты называли его «тёмным пятном» на медицине и возмущались тем, как он укреплял свой авторитет, «возводя гонорар до ста рублей за визит и беззастенчиво объявляя, что с дураками выгоднее иметь дело, чем с умными», – психотерапевтическая значимость его консультаций возрастала пропорционально стоимости его услуг. Человека, столь высоко себя оценившего, ординарный российский пациент без колебаний превозносил как великого доктора. И, словно по принципу обратной связи, самомнение Захарьина разбухало непомерно и непрерывно в ответ на официальное и кулуарное признание его заслуг. По слухам, кому-то, кто сетовал на дороговизну его визитов, профессор бесцеремонно заявил: «Как хотите, но похороны дороже обойдутся».[226]

Однако лавры всего лишь оригинального психотерапевта его вовсе не привлекали, ибо он претендовал на звание наилучшего, непревзойдённого терапевта, способного в самой запутанной ситуации точно сформулировать правильный диагноз, чтобы назначить адекватное лечение и либо исцелить больного, либо облегчить его страдания. Как ни странно, но его притязания обрели в конечном счёте статус официальной точки зрения. «Его необыкновенный диагноз считался почти непогрешимым», – заявила, выражая как бы общее мнение «Петербургская Газета».[227] Один только безымянный корреспондент газеты «Одесские Новости» отважился высказать нестандартное суждение: «Он обладал от природы чудным даром ставить диагнозы. Он откровенно требовал от своих пациентов: клади деньги об это место. А потом он выдавал им не рецепт, а гороскоп. Он предсказывал им их будущее, как звездочёт, с той разницей, что он редко ошибался».[228]

Неизвестный автор «Одесских Новостей», к сожалению, заблуждался. С годами предсказания Захарьина всё чаще не сбывались. Те, кому он сулил быстрое улучшение самочувствия, умирали иной раз на следующий день после его визита, а те, кому он предрекал скорую смерть, как назло выздоравливали и больше его не принимали. Впрочем, однажды его прорицание пошло на пользу всей медицине: диагностический промах Захарьина предопределил жизненный путь Зимницкого – профессора Казанского университета по кафедре частной патологии и терапии и одного из основоположников клиники внутренних болезней в СССР. В юности Зимницкий выбрал для себя профессию горного инженера, но, после того как Захарьин, проконсультировав его мать, неправильно установил прогноз заболевания, поступил в Военно-медицинскую академию и стал учеником Сергея Сергеевича Боткина.[229]

Вынужденный иногда посещать больных в одиночку, без свиты угодливых ассистентов и ординаторов, Захарьин тут же терял почву под ногами. В марте 1891 года, когда он очутился по каким-то делам в Петербурге, его позвал к своему семнадцатилетнему сыну популярный тогда писатель Глеб Успенский. Осмотрев юношу и обнаружив у него острый тонзиллит с высокой лихорадкой, Захарьин растерялся и почему-то решил, что у больного не то начинается брюшной тиф, не то развивается пневмония. Полностью утратив от паники самообладание, он поспешил обратиться за советом и помощью к представителю ненавистной ему клинической школы Сергея Петровича Боткина – к профессору Манассеину.