Доктор Сакс - [54]

Шрифт
Интервал

Джин не отрывался от чтения — мы некоторое время любовно смотрели, как вздевалась его прогнатическая челюсть, как опускался его орлиный нос, едва не удушая его экстатический рот своим тощим раундом дыхания, что свистело сквозь — Джин и впрямь перся от доброй журнальной байки. «Ничё мне так не нрацца, напаря, как навернуть кишки на добрую порцайку «Звездного вестерна», или вестернов Пита Койота, или «Тени», когда темно, он обыходит со своим соральным хмехом в тени Хранилищ Банка, да —» (временами Джин, чтоб сымитировать прозу макулатурных журнальчиков, начинал говорить, как У. К. Филдз). Вот что сказал он мне в тот день, когда свел меня вниз в бурый мрак погреба в унылом отцовском доме и мы нашли «Тени», и «Захватывающие детективы», и «Кладези»[111], валявшиеся в опаутиненных ларях. «Развей себе ума, мачик мой», — говорит Джин, вспомнив строчки из какой-то морской байки «Кладезя».

Вперед движутся Тень Сакс и я, к тому, что еще чернее в ночи дальше — Мы огибаем дом Пакинов, быстро скользим без прозрачности, но смутно и без звука вдоль ограды через дорогу, у дома Бунго, ныряем под громадные ревы огромного дерева над нами (все еще гудящего своими насекомыми «я» насчет потопного возбуждения) и медлим, лишь миг, глядя на мой дом и отдавая ему дань… огни коего, субботней ночью, были теперь трагически темны, я знал: что-то не так. Нет ничего хуже огромного лица домов в слезах, семейного дома, в срединочье.

7

«Не бойся зеленой потери — всякая веточка на твоем церебулярном древе страсть как хочет к тебе вернуться сейчас же. Никакой особой утраты не будет в употреблении потери — точно так же никакого прибытка в употреблении прибытка, привычка прибытка, привычка потери — во все и каждый миг тебе тяга оставаться взрослым, даже когда пи-рад проходит мимо — ты займешь свое место на иерархических полках овощеизированных небес с венком морковок в волосах и все равно не поймешь, что страдал от столь сладких желаний, — в смерти своей ты познаешь смертельную часть своей жизни. И переобретешь всю ту зелень, и бурое».

Так вот Доктор Сакс наставлял меня, пока мы вихрились дальше во тьму мимо моего дома — Ах! вот же моя мама, ходила к Пэренту за покупками, поздно, купила лишних дополнительных свиных отбивных к ростбифу, печеную фасоль (с патокой), вареную ветчину, французский хлеб — миску грецких орехов к праздничным выходным — колбасу и яйца на утро субботы и crêpes с вермонтским кленовым сиропом — большое вареное рагу на субботний обед — фасоль с ветчиной на субботний вечер — но теперь, на этом вот стыке, она понимает, что Замше с Папашей придется в доме устраивать междусобойчик, и Бланш придет, и еще остальные, старый Джо Фортье, вот она и кинулась опрометью к Пэренту закупать мясного ночного закусона (теперь 9 вечера) — она спешит, с большими праздничными пакетами, на крепких крестьянских ногах, не колеблется, как матери Мексики спешат босиком под дождем с младенцами, увязанными в шали шариками. Сакс и я не вылазим, прячемся в тенях забора Кунго посмотреть, как она пройдет — Мне хочется подбежать и обхватить ее руками — Но в саване Сакса я застыл в объективное унижение и лишь стою и гляжу на свою маму, просто едва ли крошечный, теневидный, однако больше ликующего хехе исторгается из меня — По улице, я вижу, рядом с нею идет ее Ангел-Хранитель. Это огромный ангел, очень серьезный, слегка обиженный, рот у него книзу, но великие сияющие крылья, что роняют богатые ливни прохладного пламени, которое катится и дроздит по булыжнику Гершома — Мама проходит мимо совсем рядом, тут любой старый ангел-хранитель сгодится, и она их благословит, когда настанет ее время, Мать Святая, Благословенна в Небесах —

«Есть старая странная поговорка, мальчик мой, — в странствиях своих из одних джунглей в другие в зловонных топях Юга, и в переходах своих по Плоскогорьям Золотого Севера, мне выпадало довольно случаев признать эту истину: землею владеют женщины, небесами они тоже владеют — это тирания без речей — и без мечей —»

А вот и Нин, спешит с Гершомского холма от яркостей субночевой Муди и зовет мою маму: «Неу Ма-а-а, arrend mué» — «Эй, Ма-а-а, подожди меня») — и крик ее звенит с криками сотни других дочерей в воздухе, дикие кучамалы старого тоскливого блюза вечерне-солнце-сядет выдь-мамуся-к-речке, усталая труба, что должна трубить в блюзах маленьких мальчиков, когда они свешивают головы с поребрика и слышат, как их Ма зовет-надрывается — Рёв-Луна сияет у сосны Банкса в Потакетвилле.

И вот моя сестра догоняет Ма, и они спешат домой, беседуя о Сестре Терезе в монастыре и Бланш, и сколько новые чулки стоят на витрине, и — на самом деле — МА: J'achetez des beau poids — (Я купила хорошего гороху) — (роется) — gard, (гляди) —

НИН: Ooooh je veux le plus belle tite robe aujourdhui Ma! — (Ой, я такое красивое платьице сегодня видала, Ма!) — a l’ava des belles boules d’or sur une epaule — (у него красивые золотые шарики на одном плече) —

МА: Way — way — des boules d’or — pi? (Ага, ага, шарики золотые, и?)

МИССИС БИССОННЕТТ (вытряхивая с крыльца половую тряпку): Ауооо Madame Duluoz — Angy?


Еще от автора Джек Керуак
В дороге

Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.


Бродяги Дхармы

"Бродяги Дхармы" – праздник глухих уголков, буддизма и сан-францисского поэтического возрождения, этап истории духовных поисков поколения, верившего в доброту и смирение, мудрость и экстаз.


Сатори в Париже

После «Биг Сура» Керуак возвращается в Нью-Йорк. Растет количество выпитого, а депрессия продолжает набирать свои обороты. В 1965 Керуак летит в Париж, чтобы разузнать что-нибудь о своих предках. В результате этой поездки был написан роман «Сатори в Париже». Здесь уже нет ни разбитого поколения, ни революционных идей, а только скитания одинокого человека, слабо надеющегося обрести свое сатори.Сатори (яп.) - в медитативной практике дзен — внутреннее персональное переживание опыта постижения истинной природы (человека) через достижение «состояния одной мысли».


Одинокий странник

Еще при жизни Керуака провозгласили «королем битников», но он неизменно отказывался от этого титула. Все его творчество, послужившее катализатором контркультуры, пронизано желанием вырваться на свободу из общественных шаблонов, найти в жизни смысл. Поиски эти приводили к тому, что он то испытывал свой организм и психику на износ, то принимался осваивать духовные учения, в первую очередь буддизм, то путешествовал по стране и миру. Единственный в его литературном наследии сборник малой прозы «Одинокий странник» был выпущен после феноменального успеха романа «В дороге», объявленного манифестом поколения, и содержит путевые заметки, изложенные неподражаемым керуаковским стилем.


На дороге

Роман «На дороге», принесший автору всемирную славу. Внешне простая история путешествий повествователя Сала Парадайза (прототипом которого послужил сам писатель) и его друга Дина Мориарти по американским и мексиканским трассам стала культовой книгой и жизненной моделью для нескольких поколений. Критики сравнивали роман Керуака с Библией и поэмами Гомера. До сих пор «На дороге» неизменно входит во все списки важнейших произведений англоязычных авторов ХХ века.


Ангелы Опустошения

«Ангелы Опустошения» занимают особое место в творчестве выдающегося американского писателя Джека Керуака. Сюжетно продолжая самые знаменитые произведения писателя, «В дороге» и «Бродяги Дхармы», этот роман вместе с тем отражает переход от духа анархического бунтарства к разочарованию в прежних идеалах и поиску новых; стремление к Дороге сменяется желанием стабильности, постоянные путешествия в компании друзей-битников оканчиваются возвращением к домашнему очагу. Роман, таким образом, стал своего рода границей между ранним и поздним периодами творчества Керуака.


Рекомендуем почитать
Кенар и вьюга

В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.