Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней - [134]

Взаимопонимание происходит тогда, когда речь восстает против речи, но не останавливается. Разговаривая друг с другом, мы скорее то и дело переходим в мир идей другого, мы как бы открываемся ему, и он открывается нам. Так мы разминаемся до тех пор, пока игра взаимных уступок, т. е. настоящий разговор, не начнется. Никто не может отрицать, что в таком подлинном разговоре есть что-то случайное, прелесть удивления, а также, пожалуй, легкость и даже душевный подъем, составляющие сущность игры. И поистине в душевном подъеме разговора мы переживаем не потерю самообладания, а самообогащение, даже если и не осознаем этого[777].

В первую очередь Гадамера интересовала герменевтика (от греческого hermeneuein, «интерпретировать», «переводить», «делать понятным»), или теория интерпретации. С его точки зрения, интерпретация и выявление смыслового содержания текста осуществляются не в поиске сведений о первоначальном замысле автора, а в участии в виртуальном диалоге с текстом:

Кто хочет понять текст, занят набрасыванием: как только в тексте появляется первый проблеск смысла, толкователь про-брасывает себе, проицирует смысл целого. А проблеск смысла в свою очередь появляется лишь благодаря тому, что текст читают с известными ожиданиями, в направлении того или иного смысла. И понимание того, что «стоит» на бумаге, заключается, собственно говоря, в том, чтобы разрабатывать такую предварительную проекцию смысла, которая, впрочем, постоянно пересматривается в зависимости от того, что получается при дальнейшем вникании в смысл… Любой пересмотр про-брасывания коренится в возможности про-брасывать вперед себя новую проекцию смысла; могут существовать рядом друг с другом соперничающие проекции, пока не установится сколько-нибудь однозначное единство смысла; толкование начинается с предварительных понятий, которые со временем заменяются более адекватными понятиями.[778]

По мнению Гадамера, когда мы узнаем что-то из текста, такого как Библия, мы узнаем что-то о нас самих здесь и сейчас. В религиозной традиции верующий хочет знать не то, чему Евангелия могли бы научить христианина первого века, а то, чему они могут научить нас в настоящем. Следовательно, интерпретация священного текста связана с практическим использованием текста в жизни верующего[779]. Работы Гадамера инициировали развитие философии религии, выдвигающей на первый план нарративы и сравнивающей (пользуясь его излюбленным термином) «горизонты интерпретации», например, сопоставляя разум и традицию.

Поль Рикёр (1913–2005) родился во Франции и преподавал философию в Парижском и Чикагском университетах. Как и Гадамер, Рикёр внес важный вклад в герменевтику. Он стремился прояснить различные смысловые уровни текста, а также выявить те нарративы, которые конституируют (частично) нашу жизнь:

…Философия остается герменевтикой, то есть прочтением смысла, скрытого в тексте за явным смыслом. Задача герменевтики – показать, что существование достигает слова, смысла, рефлексии лишь путем непрерывной интерпретации всех значений, рождающихся в мире культуры; существование становится самим собой – человечески зрелым существованием, – лишь присваивая себе тот смысл, который пребывает сначала «вовне», в произведениях, институтах, памятниках культуры, где объективируется жизнь духа[780].

По мнению Рикёра, наша идентичность не наглядна и не самоочевидна. Она формируется в процессе развития повествования, в котором играют значимую роль наши этические и религиозные (или секулярные) действия.

Поскольку Рикёра особенно интересовали различия в нарративах и символах, его наследие чрезвычайно обширно – от увлекательного исследования зла («Символика зла», 1960 г.) до Фрейда («Фрейд и философия», 1970 г.) и метафоры («Правило метафоры», 1975 г.). Ричард Керни предлагает следующую ценную характеристику философии Рикёра в сопоставлении с Хайдеггером и Гадамером:

Так же, как Хайдеггер и Г адамер, Рикёр подходит к интерпретации не с точки зрения психологического самосознания, а с учетом исторического горизонта конечного бытия-в-мире. Но если Хайдеггер выбирает «короткий путь» к Бытию, в котором интерпретация достигает предела, Рикёр и Г адамер делают выбор в пользу «длинного пути», исследуя различные неизбежные окольные дороги, по которым интерпретация проходит в языке, мифе, идеологии, бессознательном и так далее, прежде чем достигает последнего предела в Бытии. Конечный проект человека на самом деле является бытием-к-смерти, фундаментальная встреча которого с «ничто» приводит к вопрошанию Бытия. Но между рождением и смертью человеческое понимание должно пересечь ряд герменевтических полей, в которых смысл рассеян, спрятан, скрыт, удержан или отсрочен[781].

Из-за глубокого интереса Рикёра к различным уровням смысла, составляющим нашу жизнь, и стремлению их понять, его философия резко отличается от редукционистского научного натурализма. Он сетует на нигилизм, в котором видит следствие научно-технической идеологии:

Этот феномен – нигилизм. И сциентистская иллюзия, и сжимание священного до одной только видимости проистекают из забвения нами своих корней. Двумя разными, но сходными путями пустыня становится все шире. И как раз сейчас, вопреки научнотехнической идеологии, она же идеология военно-промышленная, мы обнаруживаем, что без священного человек попросту невозможен