Договориться с тенью - [29]

И новая порция вчерашнего пития заодно с желчью вырвалась из недр мученика наружу.

— Что, так плохо?

— У-гу, — только и смог промычать Павел.

— Давно страдаешь?

— Вечность, — выдохнул Павел и покрасневшими глазами посмотрел на друга.

Взгляд выражал несказанную боль. Валерке стало не по себе. Его серьёзно обеспокоило состояние товарища. Хлебнув из банки рассолу, он безапелляционно скомандовал:

— Едем к моему доктору.

16

В Симферопольской клинической больнице, куда Валерка доставил синеватого друга, Павла поместили за определённую мзду в отдельную палату и измерив давление и тут же сделав кардиограмму, сразу подключили капельницу. Павлу казалось, что биение сердца достигло частоты трёхсот ударов в минуту, сосуды так сужались, что он чуть не терял сознание, а внутренности были выжжены калёным железом. Не то что глотать — думать было больно. Оживляли его с помощью раствора гемодеза да целого ряда аскорбинок, глюкоз и сердечных препаратов, названий которых ему до этого не приходилось слышать. Уже к полудню нездоровый, синюшный оттенок кожи исчез, давление понизилось и Павел уснул.

После обеда его навестил Валерка.

— Ну, как, старичок, по пятьдесят, за здоровье — и в школу не пойдём? — с довольной улыбкой пошутил он.

— На твоей свадьбе, — пообещал Павел. Друзья знали, что Валерка поклялся всю жизнь прогулять холостым.

— Значит, никогда?

— Ага, — подтвердил Павел.

— Поглядим, — пообещал Валерка.

Он не знал, что сегодня утром его друг, проснувшись «заживо погребённым» зарёкся: ежели выберется из своего гроба живым, спиртного больше в рот не возьмёт.

В палату вошёл доктор:

— Как самочувствие?

— Спасибо. Свеж, как майский лужок, — улыбнулся Павел.

— Я бы так не стал утверждать. Думаю, тебе полезно будет остаться у нас на ночь, утром сделаем повторно кардиограмму, а там посмотрим, может, придётся задержаться на пару недель в кардиологии. Пока не будем забегать вперёд с прогнозами. Согласен?

— Ну, если вы рекомендуете, — неуверенно протянул Павел.

— Настаиваю.

Доктор измерил ему давление, назначил инъекции. После очередного укола Павел заснул до утра богатырским сном. Снились по-весеннему бурлящий Салгир, набережная с ивами, ветви которых безвольно свисали к воде, и двадцать четвертая школа в парке рядом с рекой, в которую он пришёл в четвертом классе и где впервые увидел её — женщину всей своей жизни. Он сразу понял, что это ОНА. И никогда не сомневался в этом — ни единого мгновения в своей жизни. Даже сейчас, когда они были порознь, совсем не виделись и не общались, всё равно она оставалась его женщиной. Он знал, что случилось недоразумение, пройдёт определённое время — и они опять будут вместе. Просто должно пройти это время, и он не спешил, ждал.

Павел проснулся на рассвете, и шум вод переполненного Салгира продолжал звучать в его голове. На душе было тревожно. Ему вдруг показалось, что он может опоздать и тогда уже ничего не сможет исправить. Он подошёл к окну, закурил. Сердце сразу забилось учащённо. Затушил сигарету и вернулся в кровать. Лёг, прикрыл глаза. Спать не хотелось. Время расступилось, здесь и сейчас исчезло, и Павел оказался в своём прошлом.

Он стоял посреди класса и его — новенького ученика — учительница представляла одноклассникам. Павел вызывающе смотрел на перешёптывающихся пацанов на задней парте, всем своим видом показывая, что в любую секунду готов к отпору и не потерпит смешков в свой адрес — только потому, что они городские, а он теперь каждое утро будет приезжать сюда из села.

После отъезда родителей на Север дед задумал перевести его из сельской школы в Симферополь. Так он решил, а решения его не обсуждались, как приказ командира в армии. Только через много лет Павел понял, что дед сделал для внука. Они вместе просыпались по утрам, занимались во дворе зарядкой в любое время года и при любой погоде, стоя босиком на земле. Обливались холодной водой и после спартанского завтрака ехали вместе на троллейбусе в Симферополь. Дед — на свой завод, а Павел — в школу. После школы, до самого вечера у Павла были спортивная секция и кружки в Доме пионеров. Так что после рабочего дня они вместе с дедом возвращались домой. Павел готовил уроки, дед — ужин. Внук отчитывался деду о прошедшем дне, дед проверял его дневник. Уставшие за день, они рано ложились спать. Михаил Иванович, заменивший Павлу и отца, и мать, не оставлял шанса для глупостей, которые мальчик мог бы совершить в неограниченном количестве, останься в селе без присмотра в неподходящей компании. Дед точно знал, что гены генами, а бытие определяет сознание. Родись ты семи пядей во лбу, кандидатом в нобелевские лауреаты, а посади тебя в клетку к псам — и вырастешь ты на четвереньках, и будешь кусаться, и лаять, а не читать Пруста или Камю за утренним кофе с салфеткой на груди.

Павел внутренне сопротивлялся и утренней зарядке, и стоянию под холодным душем, но поделать ничего не мог. А потом привык, втянулся, принял распорядок деда, как солдат принимает устав в армии, как путник в поле внезапную грозу, понимая, что здесь он не в силах что-то изменить. Только злился на родителей и тайком иногда плакал по ночам. Почему мама оставила его так надолго? Ведь обещала только на год-два, а прошло уже три. За всё время родители только однажды летом приезжали в отпуск. Он так их ждал, считал каждый день до их приезда! Они приехали и забрали его с собой в скучный пансионат, к морю, где надо было обязательно ходить три раза в столовую, приближаясь к которой Пашке хотелось дышать через раз, ибо кислый, застарелый запах из кухни напрочь отбивал аппетит даже у такого растущего и вечно голодного организма, как у него. А вечерами прогуливаться по аллеям с дурацкими клумбами, на которых росли яркие, безвкусные, огромные цветы, чей вид действовал на Павла, как красная тряпка на быка. Он сразу затосковал и по деду, и по ненавистной утренней зарядке и через неделю, не выдержав, попросился домой. Не помогло даже море. Тем более что мать не давала возможности оставаться в воде столько, сколько хотелось ему, и в обед предстояло под палящим солнцем тащиться вверх к пансионату по бесконечно длинной и крутой лестнице. Нет, он не смог выдержать эту пытку больше недели. Мать даже обиделась тогда. Он злорадно подумал: «Ну и пусть! А как мне было просыпаться ночью и знать, что она так далеко и бросила меня! Пусть теперь обижается!»