— Я убью тебя, — одними губами, почти неслышно, шепчет она.
Я медленно расстегиваю и стаскиваю через голову давно не нужную огнеупорную куртку с тяжелыми пластинами, покорно развожу руки. Убивай. Я уже понимаю, что она не станет этого делать, хотя действительно очень хочет. Мне все равно.
Ее губы дрожат, но она их сразу поджимает. Нож тоже дрожит и падает к ногам.
— Ты ее любишь? — сейчас голос звучит громче, но кажется совершенно чужим, безжизненным, не похожим на прежнюю Леську.
— Да, — говорю я.
Она вздрагивает, дергается и снова резко бьет меня по щеке. И тут же сама вскрикивает от боли. В темных глазах выступают слезы. Очень хочется ей что-то сказать, но слов не найти.
— Как ты мог! — всхлипывает она. Подбородок дрожит, дорожки горячих слез на щеках, от дикой гордой кошки нет и следа.
— Прости. Я обманул… предал тебя. Я сам хотел в это поверить, я старался… Но если бы я там назвал тебя, то обманул бы еще больше.
Кровь с разбитой губы капает мне на рубашку. Я не чувствую этой боли…
Леська поворачивается и уходит. Стиснув зубы, оттерев с глаз слезы, гордо вскинув голову, с прямой спиной.
Вот и все.
А у меня еще год. Целый год до следующей осени, до следующего праздника. Год надежды и год жизни.
* * *
Старый патефон играет Марсельезу. Шипит нещадно, я с трудом разбираю слова.
— Не надо… — тихо говорит Данка, пока я натягиваю костюм. — Еще не поздно, выбери другую.
Я мотаю головой.
— Не могу.
Криворукий грозно шикает, разговаривать сейчас не положено.
Целый год я старался завоевать ее сердце, что только не делал, что только не говорил, какие только подарки не дарил. Но не вышло. Сначала в ее словах я слышал лишь усмешку, потом сожаление и даже жалость, потом раздражение. Она не позволит себя догнать. Она не смотрит ни на кого, ей никто не нужен. Яруш плюнул, сегодня он назовет другую, и будет счастлив.
А я не могу.
У Ивэна и Аньки родился мальчик, и полугода со свадьбы не прошло. На все косые взгляды они лишь улыбаются и пожимают плечами — да, так не положено, но какое это имеет значение?
Леська тоже недолго оставалась одна, девка она красивая, вон, одна грудь чего стоит…
— Тебе ее не догнать, — тихо говорит Криворукий.
Я лишь фыркаю в ответ. Ну и что? Свой выбор я сделал уже давно.
— Назовите имя! — торжественно объявляет вождь.
— Данка! — кричу я.
* * *
Старый патефон шипит что-то неразборчиво, Марсельезу наверное, что же еще… выбор у нас не большой.
Сегодня я это сделаю! Обязательно сделаю.
В этом году я больше не тратил времени на всякие глупости, не пытался ей понравится — что толку. Весь этот год я бегал. Каждый день, а точнее даже каждую ночь. Кое-как удалось уговорить Криворукого одолжить мне защитный костюм, чтобы привыкнуть к нагрузке. Первое время все тело болело, утром встать не мог… потом привык. Бегал от дома до оврага, вокруг деревни, до дома Криворукого, что в стороне у леса, по лесу до самого Волчьего Мыса… Потом и этого мне показалось мало, стал вешать на спину мешок с камнями, докладывать все больше и больше.
Всю осень, всю зиму и всю весну. По грязи и по сугробам, утопая по колено. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Все остальное давно потеряло смысл, теперь у меня только одна цель, и я ее добьюсь. Я упрямый. Данка будет моей. Отступать поздно.
В деревне сначала смеялись надо мной, потом перестали. Стали косо поглядывать.
Ну и пусть.
— Зря ты так, — Криворукий качает головой, задумчиво трет переносицу.
Руки у него действительно кривые, кости вывернуты, пальцы скрючены — врожденный дефект.
— Да что ты в этом понимаешь! — обижаюсь я.
А Криворукий не обижается.
— Уж побольше твоего, — говорит с усмешкой.
Таким, как он, жены иметь нельзя. Раньше их вообще убивали при рождении, чтоб не плодить, уж слишком много уродов было… но Криворукому как-то удалось выжить. И не просто выжить, он теперь едва ли не первый человек в деревне, после вождя, конечно. Головастый мужик, на все руки мастер… Так вот сейчас уродов не убивают, просто запрещают заводить семью.
Я вздыхаю.
— А что мне делать?
— Забудь, — говорит Криворукий холодно.
— Тебе легко говорить!
Разве я могу ее забыть? Я не Яруш? Он не стал дважды ломиться в закрытую дверь и выбрал другую, месяц назад у него родилась двойня, две девчонки… бывает же такое! Счастливый ходит. Да и Леська, вон, с каким пузом…
А я бегаю каждый день.
— Зря ты, — говорит Криворукий. — Если попытаешься взять силой, она тебя убьет.
Я только ухмыляюсь в ответ.
— Дурак, — с чувством говорит Криворукий. — Чего ухмыляешься? Для чего их раздевают? Что бы ты на голые титьки слюни пускал? А? Разве не видишь отметины? Она феникс, причем уже один раз горевший. А может и не один… Сожжет. Тебя-то не жалко, девку жалко.
Но я даже слышать не хочу. Пусть феникс, видел я… но зря что ли мы такие костюмы носим? Я ее догоню.
— Назовите имя! — требует вождь.
Я называю.
И бегу за ней. Без тяжелого рюкзака за спиной удивительно легко, ноги сами несут меня. Догоню!
Вижу, как она бежит по тропинке впереди, едва касаясь ногами земли, словно летит… Но и я все ближе и ближе. Еще немного и я смогу схватить ее! Данка быстро оборачивает через плечо и я вижу в ее глазах страх. Ближе!
