Дочки-матери - [2]

– Не-а, в них мамка ушла на пятый этаж к Боруновым. У нас больше тапков нет.

Гостья вздохнула, просеменила на цыпочках – колготки жаль, села на продавленную кушетку. Люся с готовностью забралась рядом с ней, руки положила на колени, пухлыми пальцами поковыряла плохо заштопанную дырку на колготках. Наталья откровенно разглядывала девочку, стараясь найти черты Андрея в круглых серо-голубых глазах, в коротком прямом носе, искала ямочки на щеках. Вроде форма рта похожа, у брата так же нижняя губа была чуть больше верхней. Но волосы у него светло-русые, а Люся совсем беленькая. Может, потемнеют с возрастом? Пальцы коротковаты, у Андрея кисть была узкая, друзья посмеивались, мол, тайный потомок аристократов. Хотя… у самой Наталья пальцы совсем другие и кисть мягкая, типично женская, на такой всегда выгодно смотрятся кольца и маникюр. А вдруг Люся больше похожа на неё? Бывает же.

– Кофточка у тебя красивая, – мечтательно протянула девочка. – И юбочка, и сапожки.

– Да ладно, кофта как кофта, – улыбнулась Наталья. – У тебя наверняка тоже нарядов полно.

– Не-а, нету, есть сарафан и юбка, только они некрасивые и рейтузы зелёные – я их не люблю! А ты нарядница такая, тётя Таша!

– Таша?!

– Это чтоб красивше, – пояснила Люся. – У нас в группе есть Наташка Кудина, она некрасивая совсем, а ты красивая. Наталья не нашлась что ответить.

– А зато у меня вот чего есть! – Люся нырнула под кушетку и через секунду выскочила, сунув Наталье прямо в лицо пластмассовую снежинку, окрашенную золотой краской.

– Правда красивенькая? Глянь, тама в серёдке камешек блестит.

– С ёлки взяла?

– Не, от Ленкиной юбки оторвала, – спокойно ответила девочка.

– Как оторвала, зачем?

– А у Ленки вся юбочка была в снежинках. А на пояске золотеньким нарисовано, а ещё у неё… – Люсины глаза стали совсем круглыми от избытка чувств. – У неё чешки были золотые!!!

– Она на празднике снежинкой была? – пытаясь скрыть странное чувство раздражения, смешанное с жалостью, спросила Наталья.

– Ага, и у неё была такая беленькая юбочка, как у царевны, и на голове ещё снежинки были.

– Разве хорошо – девочка наряжалась, а ты ей костюм испортила?

– Да я же не с головы оторвала, а с юбки, даже не заметно совсем, – развела руками Люся.

– Ну, а ещё какие костюмы были?

– А-а-а ну там, у Серёжки был снеговик, у Светки – лисичка, у Димки – кошный костюм.

– Какой?

– Да кошный! Ты чего, не понимаешь? И он мяукал, пока Нина Сергеевна не заругала, а потом хвост ещё у него отвалился, когда мы хоровод водили.

– Теперь понятно, – хмыкнула Наталья.

– А Ленкино платьице красивше всех было. Зато у меня теперь такая снежиночка есть.

– Что же ты про свой костюм не рассказываешь?

– У меня не было, – пожала плечами Люся. – Только дождик в волосах. Мне Нина Сергеевна с ёлки сняла и приколола.

– Что же это ты одна без костюма? – вырвалось у Натальи.

– Так мы бедные, – пояснила девочка, глядя на гостью как на нерадивого ученика, что переспрашивает давно понятное. И заметив, что та удивлённо приподняла бровь, пояснила: – У нас денежек нет. Ленка-то богатая, потому что у неё родители евреи. Все евреи богатые.

– Бред какой, – пробормотала Наталья. – Где таких глупостей наслушалась?

– Все говорят. И тётя Клава, и мамка.

– Какая тётя Клава? – хмуро переспросила гостья.

– Соседка. Ты же сама с ней пришла, тётя Таша. Вот забывака, как деда Крутиков, – рассмеялась Люся. – Он мне всегда говорит: «Как тебя зовут?» Я ему – Люся. А он на другой раз обратно спрашивает.

Наталья слушала детскую болтовню вполуха. Не так, ну не так представляла она эту встречу. Но если уж совсем откровенно, по совести, раздражение, что успело захватить её целиком, направленно совсем не на девочку, а на то, что выскакивает из маленького рта, так похожего на Андрюшин. Вот дура! Дура и есть! В конце концов, предъявлять претензии к шестилетнему ребёнку – глупость несусветная. Мамаша хороша, не сподобилась дочке костюмчик приличный сделать! Видимо, у бедолаги Ленки, оставшейся без снежинки на платье, мама озаботилась. Вишь, даже чешки раскрасила. А Людмила как сирота казанская – ни наряда, ни украшения. Наталья помрачнела, даже губу прикусила от обиды за девочку. Встала, прошлась по комнате, машинально окинув взглядом неприхотливое убранство. Да, пожалуй, Люська права, обстановка и впрямь скромнее некуда. Два окна с плохонькими задергушками без тюля смотрелись как-то не жило, по-общежитскому. Кушетка старая, две тощие подушки изображают спинку, вроде как диван. Клеёнка на столе вытерлась по углам, и рисунок давно облез. Три стула и все разные. Шкаф допотопный, торчит как бородавка. Чего к стене не придвинули? Ах, вот оно что: за шкафом Люсина кровать. Ещё бы ситцевой занавеской угол отделили! Кровать-то для маленьких совсем – молодцы! Убрали переднюю решётку – и пожалуйста, спи себе, деточка, пока ноги в спинку не упрутся. Хозяева! Потом, небось, табурет подставят. Господи, какая тоска! Ни коврика, ни салфеточки! И вроде явного мусора нет, а чувство, что тут всё липкое и затхлое. Наталье отчаянно захотелось уйти и желательно забыть совсем. Словно она ошиблась адресом, попала к чужим людям, потеряла время. Не надо ей этой встречи! Вот сейчас пойдёт на кухню к бдительной соседке Клавдии, что всё знает о еврейских богатствах, и скажет, что времени у неё нет, на поезд опаздывает. И привет. Нет никаких Воронцовых и не было никогда. Как теперь нет Андрея. К горлу подкатил комок, еле сообразила, что Люся дёргает её за рукав и что-то бормочет смешным своим чуть сиплым голосом: