Дочери огня - [120]

Я пишу тебе об этом уже и на основании собственного опыта, но более всего на основании опыта других; чем можно все это объяснить? Ведь, право же, ничего подобного я не видел даже в Италии. Все дело, думаю я, в том, что очень уж много в этом городе красивых женщин, а мужчин, которые были бы им под стать, гораздо меньше. В Париже красивые женщины — такая редкость, что они очень дорого ценятся; их лелеют, их холят, их охраняют, и вот они и начинают понимать цену своей красоте. Тут женщины не придают большого значения своей внешности, они не сознают собственного очарования, ибо здесь это такая же обыденная вещь, как красивые цветы, красивые животные, красивые птицы, в которых действительно нет ничего из ряда выходящего, если заботливо их выращивать и хорошо кормить. А благодаря плодородию этого края, жизнь здесь так легка и благополучна, что худосочных женщин просто не бывает, а следовательно, нет среди них тех уродливых созданий, каких видим мы среди наших работниц и крестьянок. Ты и представить себе не можешь, как это чудесно — на каждом шагу встречать на улицах великолепно сложенных девушек, блистающих своими свежими красками, которые даже удивляются, если обращаешь на них внимание.

Есть в этой атмосфере любви, грации, красоты нечто пьянящее — теряешь голову, испускаешь вздохи, чувствуешь себя безумно влюбленным, и притом не в одну, а во всех женщин зараз. Воздух напоен l'odor di femina^[273], его вдыхаешь, чувствуешь на расстоянии, подобно Дон Жуану. Как жаль, что сейчас не весна! Недостает соответствующего пейзажа, чтобы ощущения эти стали еще более полными. И однако в этом времени года есть свои прелести. Нынче утром я зашел в большой императорский сад, расположенный в конце города, — в нем не было ни одной живой души. Длинные аллеи заканчивались где-то вдалеке, упираясь в пленительные серо-голубые горизонты. Там, дальше, простирается огромный холмистый, перерезанный прудами парк, где полно птиц. Непогода так разворотила клумбы, что сломленные розовые кусты лежали на земле, окуная в грязь свои цветы. Вдали виднелись Пратер^[274] и Дунай; это было поистине очаровательное зрелище, несмотря на холод. Ах, понимаешь, мы ведь еще все же чертовски молоды, моложе, чем нам это кажется. Но Париж до того уродливый город и населен такими тупыми людьми, что невольно приходишь в отчаяние и перестаешь верить в мироздание, в женщин, в поэзию…

7 декабря. Я переписываю последние пять строк на другой лист бумаги. Протекло уже немало дней с тех пор, как были написаны предшествующие четыре странички. За это время ты получал от меня письма, мог судить о приятной стороне моего здешнего существования, и вот уже почти месяц отделяет меня от первых моих впечатлений о жизни в Вене. И все же есть непосредственная связь между тем, что я собираюсь тебе написать, и тем, что я писал тебе прежде. Все дело в том, что развязка, которой ты, вероятно, ожидал, читая первые мои письма, так за это время и не наступила. А ты ведь меня знаешь — способен ли я выдумывать истории только ради того, чтобы позабавить тебя, и изливаться в чувствах по поводу событий, которых на самом деле не было? Ну так вот, если мои первые венские похождения вызывают у тебя какой-то интерес, узнай, что…

13 декабря. Столько событий произошло после тех четырех дней, описанию которых посвящено было начало этого письма, что не знаю даже, как связать их с тем, что случилось со мной сегодня. Не могу сказать, чтобы моя донжуанская карьера продолжалась все время с одинаковым успехом. Катти сейчас находится в Брюнне^[275] подле больной матери; я собрался было отправиться к ней по той прекрасной железной дороге в тридцать лье длиной, которая находится у въезда в Пратер, но этот род путешествия совершенно ужасно действует мне на нервы. А пока — вот тебе еще одно намечающееся приключение, первые подробности которого я честно сообщаю тебе.

Для начала скажу, что в этом городе, по моим наблюдениям, нет ни одной женщины, которая ходила бы по городу обычной поступью. Замечаешь какую-нибудь красотку, идешь за ней, и тут она начинает кружить, переходя с одной улицы на другую, делая самые неожиданные петли и причудливые зигзаги. Выберите более или менее безлюдное место, подойдите и заговорите с ней — она непременно вам ответит. Всякий это знает. Жительница Вены никогда никого не станет отваживать. Если она принадлежит кому-нибудь (я имею в виду не мужа, тот никогда в счет не идет), если она слишком занята в эту минуту всякого рода другими делами, она прямо скажет вам об этом и предложит либо встретиться на будущей неделе, либо вообще запастись терпением, не обозначая срока. Отсрочка эта никогда не длится долго, а предшествовавшие вам любовники становятся вашими закадычными друзьями.

Итак, я пошел за одной красавицей, которую заприметил на Пратере, в том месте, где вечно толкутся люди, пришедшие полюбоваться катанием на санках, и шел за ней до самой ее двери, не заговаривая с ней, потому что дело происходило днем. Такого рода приключения бесконечно меня забавляют. На мое счастье, почти напротив ее дома оказалась кофейня. И вот уже под вечер я вернулся сюда и расположился у окна. Как я и предвидел, означенная особа не преминула выйти из своего дома. Бегу за ней, заговариваю, и она весьма благодушно предлагает взять ее под руку, чтобы не обращать на себя внимания прохожих. И вот таким манером она начинает таскать меня в разные концы Вены: сначала к торговцу в «Кольмаркте», где покупает себе митенки; потом к кондитеру, где отламывает мне половинку своего пирожного; наконец она приводит меня обратно к тому дому, из которого вышла, битый час стоит со мной на пороге и в заключение говорит, чтобы я пришел сюда завтра вечером. Назавтра прихожу в назначенный час, стучу в дверь и вдруг неожиданно оказываюсь в компании еще двух девушек и трех мужчин, одетых в овечьи шкуры с какими-то колпаками на головах на манер валашских. Вся эта компания очень сердечно меня встретила, и я уже собрался было сесть, но не тут-то было. Они погасили свечи, и все гурьбой отправились куда-то в конец предместья. Никто и не думал оспаривать у меня моей красотки, хотя один из этих субъектов оставался без дамы; наконец мы пришли в какую-то насквозь прокуренную таверну. Казалось, будто все не то семь, не то восемь народностей, что делят меж собой славный город Вену, собрались в этот день сюда, чтобы предаться каким-то общим увеселениям. Первое, что бросалось в глаза, было то, что все эти люди много пили, мешая легкое красное вино с более крепким белым. Мы заказали несколько графинов этой смеси, оказавшейся довольно вкусной. В глубине залы находилось что-то вроде подмостков, на которых исполнялись какие-то песенки на непонятном мне языке, судя по всему, очень забавлявшие тех, кто их понимал. Тот молодой человек, что остался без дамы, сел рядом со мной, и так как он хорошо говорил по-немецки — случай не такой уж частый в Вене, — я рад был поговорить с ним. Что до женщины, с которой я пришел, то она была вся поглощена спектаклем, который игрался в нескольких шагах от нас, на пространстве, отделенном прилавком. Там шли настоящие комедии. Участвовало в этом пять или шесть певцов. Они выходили, разыгрывали сценку, затем уходили и появлялись снова уже в других костюмах. Это были целые пьесы с хорами и куплетами. В антрактах молдаване, венгры, богемцы и прочие уписывали телятину и зайчатину. Моя красотка сидела со мной рядом и, благодаря красному вину, а заодно и белому становилась все оживленнее. Она разрумянилась и была прелестна, ибо обычно слишком уж бледна. Это настоящая славянская красавица — крупные черты лица говорят о чистой породе, не смешанной ни с какой другой.