Дочери человеческие - [4]

— Эта Эттли… — Он махал рукой, не в силах выразить то, что чувствовал.

Ева молчала, в ее бездонных черных глазах мелькал какой-то огонек, но Наум не замечал его и говорил:

— Ты не Эттли. Молчишь, как мертвая. Нет, тебе далеко до Эттли.

Он отворачивался от Евы, и они продолжали свою прогулку.

Но иногда Ева тихо советовала:

— Женись на ней, на Эттли.

— А мое будущее? — спрашивал Наум. — У Эттли нет приданого.

— И у меня нет.

— И у тебя нет, — соглашался Наум, — но у тебя есть реб Борух. Ты можешь стать богатой невестой, и тогда у меня будет своя лавка.

— Я думаю, реб Борух не оставит мне наследства.

Наум пугался:

— Ты что-нибудь знаешь о его завещании?

— Откуда мне знать, я просто так думаю.

— Этого не может быть. Раз он взял тебя в свой дом…

Ева вспоминала влажные цепкие пальцы Боруха, его зловонное дыхание, свой страх, пыльное кресло под лестницей и холодные изучающие глаза таинственного кота, улыбку Фриды и загнанно озиралась.

Наум спрашивал:

— Почему ты все время оглядываешься?

По Александровской ходили дребезжащие трамваи с открытыми площадками, катили пролетки на мягких шинах. Ева робко предлагала:

— Покатаемся на трамвае?

Если Наум был в хорошем настроении, он соглашался, и они ехали в сторону вокзала и обратно. Потом он провожал ее до дома Боруха. Он задумчиво осматривал мрачное большое строение, похожее скорее на лабаз, чем на жилой дом, и со вздохом признавался:

— Может, мой отец что-нибудь знает, раз он решил обручить меня с тобой. Мне думается, я бы мог найти себе хорошую партию, но раз так решил мой отец… Может, он с кем советовался?

Однажды в дом Боруха пришел слесарь. Это был первый посторонний человек, которого Ева увидела, прожив несколько месяцев только в обществе Боруха, Фриды и кота. Она переходила за слесарем из комнаты в комнату, с любопытством следя за каждым движением веселого беспечного парня. Он смешно ерошил пятерней свои светлые волосы, щурил голубые круглые глаза. Одет он был в синюю косоворотку и серые брюки, и эта простая одежда выглядела на нем ладно, пригнанно, и весь он был легкий, спорый.

— Замков у вас много, — с ироническим почтением сказал он, открывая свой чемоданчик с инструментом. — Солидно дело поставлено.

Ева равнодушно согласилась:

— Замков много.

— Воздух не пробовали запереть на замок? — деловито спросил парень, ковыряясь в замке.

И Ева ответила так же деловито и серьезно:

— Пробовали.

Слесарь с любопытством оглянулся, и его губы сморщились в улыбке.

— Ну и что?

— Трудно.

— Что трудно?

— Воздух запереть трудно, — пояснила Ева.

Он даже тихонько присвистнул.

— Этого я не ожидал, — признался он, взлохматив свои волосы и теперь уже озадаченно посмотрел на Еву. Он сидел на корточках, привалясь плечом к дверному косяку, и разглядывал Еву, откинув светловолосую голову.

— Чего вы не ожидали?

— Да вот такого ответа.

Ева смутилась под его взглядом и потупилась. Но он успел прочесть в глазах Евы что-то, окончательно сбившее его с толку, потому что больше ни о чем не спрашивал, молча ковырялся в замках, иногда задумчиво покачивал головой и про себя чему-то усмехался.

Через две недели, когда Ева прогуливалась с Наумом, она снова увидела веселого слесаря. Тот удивленно поднял брови и скосил глаза на Наума. Ева вспыхнула, но глаз не опустила, и такое было в ее глазах требование, что слесарь остановился, почтительно снял затрепанный картуз и поздоровался.

— Кто этот человек? — заинтересовался Наум.

— Слесарь.

— Он что, твой знакомый?

— Да, — твердо ответила Ева.

Третья встреча произошла в аптеке. Слесарь стоял у окошка, увидев Еву, отвернул голову. Она подошла и стала рядом.

— Здравствуйте, — сказала она, покраснев.

— Как же вы убежали из-под стольких замков? — невесело пошутил парень.

— Кто у вас болеет? — вопросом на вопрос ответила Ева.

— Мама.

Она подождала, пока он получил лекарство.

— Как вас зовут? — спросила Ева.

Он держал в руках бутылочку с бурым лекарством и желтой сигнатуркой, руки у него были в ржавчине и ссадинах.

— Савва, — немного удивленно ответил он. — Савва Русет.

— А меня — Ева.

— Ева… — Он покачал головой и улыбнулся. — Ева!

Они стояли у окна, глядя друг на друга. Толстый провизор, растиравший в ступке порошок, вдруг засмотрелся на них, и у него выпал из рук пестик.

Ева с неосознанной досадой оглянулась на него, и тот сказал:

— Извините!

— Мне пора идти, — Савва протянул руку. — До свидания, Ева.

Она вскинулась:

— Вам надо идти? — Она не скрывала своего огорчения.

Проводив Савву до двери, она с тем же выражением огорчения протянула провизору рецепт.

— Как здоровье реба Боруха?

Ева смотрела на провизора, не понимая.

— Передайте ему мое почтительное пожелание здоровья.

Ева молчала.

Выдавая ей порошки, провизор сказал:

— У него скоро умрет мать: чахотка.

— У кого? — замирая, переспросила Ева. — У кого умрет мать?

— Я говорю о матери Русета. Вы же с ним знакомы? С Саввой?

Ева схватила коробочку и выскочила за дверь, но Саввы уже не было.

Через несколько дней тот же провизор опять сказал Еве:

— Сегодня будут хоронить мать того слесаря… Саввы Русета.

Провизор старательно упаковывал порошки в синюю картонную коробочку и ждал расспросов Евы.