Дочери человеческие - [2]

Сама Роза сидит на кушетке, и ее взгляд не менее красноречив. Ее взгляд выражает одно: «Вы только подумайте, кому счастье само плывет в руки, — этой разине Еве!»

Мотл, отец и глава семейства, смотрит на Еву с надеждой, его выцветшие глаза слезятся, а морщинистое лицо выражает гордость: Ева его любимица. Он и сам не знает, почему это его любимица Ева, а, скажем, не Роза. Может, потому, что Роза умеет постоять за себя, а Ева… Ева чем-то похожа на него, Мотла. На него самого, неудачника Мотла.

Сарра складывает в плетеную корзинку имущество Евы и не смотрит на дочку. Она одна не смотрит на Еву, зато говорит не умолкая.

Ева слышала голос матери, но это был незнакомый голос, чужой, и он мешал вслушиваться в смысл слов, хоть Ева и знала все эти слова наизусть. Голос матери был непривычно заискивающим, почти подобострастным, он был на целую октаву выше обычного голоса матери.

— Я вам говорю, наша Ева похожа на покойную дочку Боруха, пусть ей будет пухом земля… Да-да, наша Ева — вылитая Гита! И можете не улыбаться, Изя. Наша Ева еще не имеет настоящего тела, но она успеет потолстеть. У нее ведь будет хорошая еда. У нее не такое белое лицо, и у нее черные волосы. Это правда, что у Гиты были рыжие волосы, но вы только посмотрите на Еву в профиль! Вы будете утверждать, что она не похожа на Гиту? Тогда объясните мне, почему сам реб Борух захотел, чтобы у него жила Ева? Разве мало у Боруха родственников? Да у него нет отбоя от родственников. Но он выбрал нашу Еву. Он так и сказал: «Мотл и вы, Сарра, пришлите ко мне вашу Еву». Он сам выбрал Еву. Еву и никого больше! И вот Ева теперь будет жить у Боруха. И у нее будет отдельная комната. Вы сами знаете, что в доме Боруха целых восемь комнат. Она будет жить совсем как барыня, наша Ева.

На дне корзинки уже лежало бельишко Евы, ее единственная ночная сорочка и кружевная нижняя юбка, подарок Розы.

— Ты долго будешь молчать, Ева? — Вот теперь мать впервые посмотрела на дочку. — Ева, ты можешь что-нибудь сказать своей матери? Почему ты все время молчишь как каменная? Я прошу тебя ответить матери.

Но Ева не знала, что именно она должна сказать матери, и потому молчала.

Тогда раздался злой голос Розы:

— Может, она оглохла и ничего не слышит?

Нет, Ева все слышала. Она слышала больше, чем они могли себе представить. Она слышала, как под стрехой дома попискивали птенцы ласточек, ей был слышен свист крыльев летящей птицы, она вслушивалась в тихие звуки капель из рукомойника, стоявшего в сенях. Звуки были вокруг. Они складывались в мелодии, и Ева, затаив дыхание, слушала музыку, которая рождалась извне и входила в самое сердце.

— Может, у нашей Евы отнялся язык? — спросил Изя.

Мать вскрикнула:

— Ева!

— А он разрешит мне играть на пианино? — Этот вопрос вырвался у Евы помимо ее желания и был подобен камню, брошенному в пруд, где полно лягушек.

Первым подал реплику Изя:

— Скажите, мама, может, мне и сейчас нельзя улыбаться?

— Вы можете улыбаться, Изя, — ответила Сарра. — Разве вам кто-нибудь запрещает улыбаться?

Хаим визгливо засмеялся, он считал себя обиженным и потому был рад возможности посмеяться над сестрой.

— Что я вам говорила? — Роза сложила руки на пышной груди. — О чем думает эта недотепа Ева? Она думает о пианино!

— Почему ты думаешь о пианино? — спросил Мотл. — Ева, зачем тебе сдалось пианино? Зачем тебе надо играть на пианино, ведь это такая дорогая вещь!

И даже Наум спросил:

— Ева, разве ты умеешь играть на пианино?

Хаим все еще смеялся, и вместе с ним принялись хихикать маленькие сестры. Они никогда не видели пианино, но раз смеялся их брат Хаим, значит, это было что-то смешное. Самая маленькая пропищала:

— Пинино! Хоцю пинино!

И все зашлись хохотом.

— Смотрите, и Цилька хочет играть на пианино.

— Папаша, что же вы не купите своим дочкам пианино!

— Что вы жалеете деньги! Вы же такой богач!

Мать всплеснула руками:

— Ева! Ева, о чем ты только думаешь?! Ты же не умеешь играть на пианино. Зачем тебе понадобилось смешить нас?

— Я научусь, — упрямо возразила Ева.

И тогда все буквально полегли от смеху. Все, кроме Сарры — матери и Мотла — отца. Сарра подождала, пока утихнет смех, и сказала:

— Она-таки может научиться играть на пианино, наша Ева. Раз у нее теперь будет отдельная комната и она станет жить барыней, то отчего бы ей и не научиться играть на пианино?

Когда Борух, шаркая ногами и задыхаясь, бродил по дому, Ева пряталась под лестницу. Там стояло старое пыльное кресло, на котором всегда спал кот. Она прогоняла кота и усаживалась в кресло с ногами, сжавшись в комок. Борух заглядывал во все комнаты и, если находил какую-нибудь дверь запертой, громко стучал костылем, хрипел:

— Боитесь старого Боруха? Прячетесь? — и в груди у него клокотало.

Он боялся смерти и одиночества, страх гонял его по дому, страх вселял в него ненависть ко всем, кто не был болен.

Ева слушала, как скрипят под его шагами половицы, взвизгивают несмазанные дверные петли, а в зале вызванивают подвески огромной хрустальной люстры.

— Ева! — сипел Борух.

Она вздрагивала и еще глубже забивалась в кресло.

— Ева! — Борух стучал о пол костылем, и с потолка сыпалась штукатурка.