Дочери человеческие - [3]

Ева загнанно озиралась.

— Ева! Ева! — теперь уже Боруху вторил визгливый голос кухарки Фриды.

К креслу подходил кот, смотрел на Еву узкими холодными глазами: ждал, когда освободится его законное место.

— Ева! Ева! Ева!

Голоса секли, будто удары кнута. Ева вставала и, понукаемая этими криками, взбиралась наверх, останавливаясь на каждой ступеньке лестницы. На площадке ее ждала Фрида, подслеповатая, кривобокая и не менее загадочная, чем кот, живший под лестницей. Склонив голову набок, она следила за Евой до тех пор, пока та не подходила к Боруху.

— Вот вам ваша Ева! — провозглашала Фрида и поворачивалась спиной.

— Ева! — влажная рука Боруха тянулась к подбородку девушки. — Где ты была? Прячешься, Ева?

Твердые холодные пальцы Боруха охватывали ее щеки, вызывая у Евы волну отвращения и страха.

— Посмотри на старого Боруха, Ева!

Он поднимал ее лицо вверх, близоруко наклоняясь и обдавая ее смрадным дыханием. Ева прикрывала глаза веками, с трудом подавляя желание закричать, ударить, оттолкнуть Боруха.

— Боишься, — говорил Борух и мял ее лицо безжалостной старческой рукой. Желтые ногти впивались ей в кожу. — Все меня боятся, как заразы…

У него начинался кашель, он отталкивал Еву, и все его грузное тело содрогалось, лицо синело, а на губах появлялась пена.

— Все… — выплевывал он, — все… боятся… старого… Боруха… Все ждут… смерти. Моей смерти…

— Нет, я не жду вашей смерти. — Встретив затравленный, ненавидящий взгляд Боруха, она повторила еще тверже: — Я не жду вашей смерти! Чтоб вы это знали, реб Борух…

Он так удивился, что даже перестал кашлять. И Ева удивилась тоже, она удивилась тому, что не побоялась возразить Боруху. Но она сказала то, что думала, она сказала правду. Ева не ждала смерти старого Боруха. Она видела, с каким неистовством цеплялся тот за свою жизнь и как он боялся смерти, а Ева была великодушна. В глубине души она жалела Боруха, как жалеют старое животное.

По субботам Еве разрешалось встречаться с Наумом.

Он приходил в дом Боруха после утренней молитвы. Из окна гостиной Ева могла видеть, как он переходил улицу, осторожно ставя ноги в блестящих лаковых ботинках. Дверь Науму открывала Фрида. Затем она поднималась по лестнице и говорила Боруху:

— Вот вам ваш Наум.

Борух молча оглядывал Наума и уходил в спальню. Наум протягивал Еве пакетик со сластями и спрашивал:

— Ты научилась играть на пианино?

Он каждый раз задавал этот вопрос. Ева смотрела в угол гостиной, где стояло пианино, и отрицательно качала головой. Ей не хотелось объяснять, что Борух не разрешает прикасаться к инструменту.

— А я думал, ты уже умеешь играть. — Наум говорил это с иронией. — Ты теперь имеешь отдельную комнату и живешь как барыня. Осталось только научиться играть на пианино.

Ева вспоминала ночи, когда она тайком пробиралась в гостиную и вслепую, на ощупь, едва прикасаясь к скользким прохладным клавишам, извлекала тихие звуки. Такие тихие, что они напоминали звук падающих капель дождя. Только эти ночи и мирили ее с домом Боруха.

Они шли с Наумом на прогулку, и пакетик со сластями теперь несла Ева. У магазина «Бати» Наум останавливался, смотрел в зеркальную витрину, поправлял галстук-бабочку. На углу Александровской и Пушкинской их поджидала Эттли. На ней всегда были нитяные перчатки и круглая шляпка с крашеным куриным перышком. Эттли любила Наума и темпераментно ненавидела Еву.

Покачивая бедрами, Эттли шла им навстречу. Она проходила мимо, едва не задевая Еву округлым дебелым плечом.

Наум окликал ее, и тогда она разыгрывала не слишком убедительное удивление.

— Я вас не узнала, Наум, — говорила Эттли, не глядя на Еву. — Вы, кажется, изменились, Наум.

При этом она старалась стать рядом с Евой, чтобы Науму яснее была видна разница между нею и Евой. О, это была заметная разница! Рядом с тоненькой худышкой Евой крепкая, белокожая, полногрудая Эттли выглядела словно налитое яблоко.

— Ваша невеста не полнеет, Наум, — говорила Эттли, — ей не помогает даже жирная пища. Я же вижу, что кухарка реба Боруха почти каждый день покупает курицу, а фаршированная рыба у них бывает через день. Чтобы не потолстеть на такой пище… Я думаю, у нее плохая кровь.

Ева в таких случаях молчала, а Эттли переходила в открытое наступление.

Она спрашивала:

— Наум, сможет ли она родить вам много детей? — и в голосе Эттли звучало явное сожаление, что Наум, ее Наум, до сих пор не смог понять такой простой истины: до чего же он ошибся в выборе невесты.

Наум не возражал, он предпочитал отмалчиваться.

— Нет! Нет, не сможет она родить здоровых детей! — убежденно продолжала Эттли и мерила Еву взглядом, в котором было и сожаление к такой незадачливой сопернице и яростная насмешка.

— Вы посмотрите на нас, Наум, вы только повнимательнее присмотритесь! — И Эттли легко поворачивалась перед Наумом.

Наум заинтересованно, оценивающе смотрел на обеих девушек, и в его сонных глазах мелькало восхищение толстушкой Эттли. Эттли мгновенно ловила его взгляд, с уничтожающим пренебрежением бросала в сторону Евы:

— Черная тощая галка!

И уходила, дразняще качая бедрами.

Наум провожал ее тоскливым взглядом и говорил Еве с вялым восхищением: