Дочери человеческие - [14]

Мотл прибежал через две недели после начала войны. Мария хорошо помнит, что было то в субботу. Она только развела крахмал, и уже грелись утюги, и тут ворвался Мотл. Он даже не снял картуз и не поздоровался.

— Она должна ехать с нами! — и ткнул пальцем в Марию.

Мария стояла с утюгом в руке и разглядывала своего деда с веселым любопытством. Она уже знала его, ведь он приходил каждый год в день ее рождения.

— Вы слышите? Она должна ехать с нами!

Мария оглянулась на бабушку: вспомнила, как прибегал дед вот так же, когда отходили румыны и готовились вступить в Бессарабию советские войска. Тогда он спрашивал, что они собираются делать? И бабуся ответила, что будут ждать Савву, отца Марии, хоть они и получили официальное извещение о его смерти, но бабуся не поверила, да и все люди говорили, что такие бумажки присылали из проклятой тюрьмы Дофтаны нарочно. Мотл обрадовался и сказал, что он тоже остается и с ним остаются Сарра и дети. Все дети, кроме старшей Розы. Он не боится советской власти, потому что он — голытьба, бедный еврей, всю жизнь приходилось гнуть спину на других, и теперь хочет пожить, как все добрые люди. И еще он сказал, что берет назад свои плохие слова о Савве, он ошибался. Савва был умным человеком, он правильно сделал, что стал коммунистом, теперь-то он, Мотл, видит это. Только бы Савва остался жив, вернулся домой, и у Марии будет счастье. Но его Роза… Она уезжает со своим мужем Изей в Румынию, а там, даст бог, уедут дальше — в Америку. Сколько их ни отговаривал он, Мотл, но Изя не хочет оставаться, он ни за что не хочет оставаться…

В тот год Мотл приходил еще раза два, хотел даже, чтобы Мария пошла к ним домой, чтобы познакомиться с бабушкой Саррой, с тетками и дядей, но Мария не пошла. Она не хотела знакомиться с теми, кто отказался от ее матери и от нее самой. Она уже училась на курсах кройки и шитья, собиралась идти учиться в школу. Они с бабушкой по-прежнему стирали белье заказчикам, хотя многие из них уехали. Но работы хватало, прокормиться можно было. Чувствуя свою вину, Мотл не настаивал. Чего же он хочет теперь, когда началась война?

— Куда вы едете? — спросила бабуся.

— Мы едем в Союз, в Россию. Куда же еще?! — закричал Мотл.

— Да-да… — она кивнула головой. — Савва когда-то мечтал поехать в Союз. Если бы с нами был Савва…

Мария стояла, размахивая утюгом, чтобы лучше разгорелись угли, и весело смотрела на деда.

— Я — твой дед, — сказал Мотл. Будто Мария не знала, что он ее дед! И ударил себя кулаком в грудь. — Ты должна ехать с нами.

Он попытался схватить ее за руку, но Мария сильнее взмахнула утюгом — даже искры посыпались — и рассмеялась.

А Мотл закричал:

— Почему она смеется? Она смеется над своей гибелью! Брось этот утюг! Брось этот дурацкий утюг и перестань смеяться!

— Мы все еще ждем Савву, ее отца, — сказала бабушка. — Разве Мария может уехать, не дождавшись отца?

О себе бабушка ничего не сказала, но Мотл понял ее.

— И вы тоже… — Он вспомнил о своем картузе и снял его обеими руками. — И вы с нами, Александра.

Бабуся отрицательно покачала головой: нет, она не поедет. Хорошо, что он вспомнил о ней, но она не поедет.

И тогда заговорила Мария:

— Я с бабулей, мы с ней вместе. Мы будем ждать отца.

Мотл затравленно озирался, то совал руки в карманы пиджака, то хватался за бороду. Потом он нашел применение своим рукам: подошел к Марии вплотную, сжал ладонями ее щеки и стал жадно, пристально вглядываться, словно искал что-то забытое. Мария уже не смеялась.

— Боже мой, боже мой, — будто в лихорадке твердил Мотл. — У тебя глаза Евы. Глаза моей Евы… У тебя материны глаза! — Он повернул обезумевшее лицо в сторону бабушки Александры. — У нее глаза Евы! Она должна уехать, она — еврейка! Вы слышите, Александра? Она должна уехать, вы же не хотите ее погибели, Александра?!

Бабушка встала — она сидела на лавке у окна — и, тяжело припадая на больную, с раздувшимися венами, ногу, подошла к Мотлу.

— Где вы были до этого, Мотл? — низким, хриплым голосом спросила она. — Прошло тринадцать лет, как живет на свете Мария, а вы все еще не раскаялись в своей жестокости и не приняли в сердце дитя покойной Евы. Где вы были раньше? Вы приходили один раз в году, приносили кулек конфет и немного денег, а Сарра ни разу не была в этом доме. Сарра — ее бабушка. Даже когда пришла советская власть и изменила порядки и законы на нашей земле, и мы с Марией перестали чувствовать себя отверженными, Сарра не появилась в этом доме. Значит, у нее каменное сердце. И не крутите головой, Мотл, я вам не поверю. Я не верю и в ваше доброе сердце, Мотл, а потому не могу отпустить с вами Марию. Она всегда будет изгоем в вашей семье. Отпустите ее, Мотл, вы разве не видите, что девочка испугана?

— Сейчас идет большая беда на евреев! — вскрикнул Мотл, но отпустил голову Марии, и та прижалась к своей прабабке дрожащим телом.

— Эта беда идет на всех честных людей, это — общая беда! — сурово отрезала бабушка Александра. — Мы остаемся ждать Савву, что бы там ни было.

Так он и ушел, ее дед Мотл, а они остались в Кишиневе ждать отца.

Но в пасхальный день сорок третьего года бабушка уже сожалела, что не отпустила Марию с ее родичами в Советскую Россию. Напрасно сожалела, потому что Мария не могла бы оставить свою бабусю. Она могла бы поехать только с нею, только с бабушкой.