Дочь степи. Глубокие корни - [39]

— Приди со счастьем, с легкой ноги! — приветствовали они ее.

Джигиты, женатые мужчины хвалили:

— Арсланбай сумел раздобыть отличную девушку!

Когда овец и коров угнали в степь, а жеребят поставили на привязь, со всех концов джайляу собрались старики. И хоть на языке у них были приветствия и поздравления, в глазах и лицах просвечивала боязнь. За свою долгую жизнь они не впервые видели умыкание невесты и отлично знали последствия такого поступка. Их беспокоила возможность повторения того, что произошло с родом джигита, похитившего дочь Янгырбая. Но об этом вслух не говорили. Новобрачная пришлась им по сердцу, и они разошлись, решив защищать молодых. Закололи кобылу, пили кумыс. Прибытие Карлыгач-Слу отпраздновали играми, конскими состязаниями, весельем.

Но настоящая свадьба была еще впереди. Молодые стали ждать вестей от Сарманов и Кара-Айгыр. Карлыгач-Слу чувствовала себя человеком, сбросившим цепи. Она поклялась ни при каких обстоятельствах не возвращаться к Калтаю и зажила в новом джайляу молодухой.

XLVI

Добрые молодцы, разъезжавшие из джайляу в джайляу в поисках веселья и удовольствия, распивавшие везде кумыс и поглядывавшие на девушек, и люди серьезные, без устали скакавшие по степи перед выборами, в тот же день разнесли во все концы весть о похищении девушки.

Враги торжествовали. Янгырбай и Якуп тотчас послали к Кара-Айгырам надежных людей для подстрекательства и стали всячески разжигать вражду между Сарманами и Танабуга. Они твердо верили в успех.

Друзья сильно опечалились. Сарсембай и байбича почернели от злобы.

— Принимала его как сына хороших родителей, усаживала на почетное место, а он опозорил дом мой! — ворчала Алтын-Чач.

— Я покажу им! Такие шутки с Кара-Айгырами не пройдут даром! — горячился Калтай.

Он начал группировать вокруг себя джигитов, угощать их мясом и кумысом, распалять кровь, будить родовую честь, подбивать их напасть на джайляу Яман-Чуль.

Больше всех был возмущен Биремджан-аксакал.

Он сидел в большой юрте бая аула Ахмета с гостями, прихлебывая кумыс и рассказывая о прошлом. Когда ему сообщили последнюю новость, он, потеряв самообладание, вскочил на ноги, схватил палку.

— Я говорил этому глупцу, сыну умного отца: «Брось ребячиться, пора тебе образумиться!» Не послушался, проклятый!

Старик ругался такими словами, каких уже много лет не произносили его уста.

Аксакал боялся, что между двумя родами вспыхнет вражда. Он знал — враги воспользуются этим и Найманы снова победят.

— Вели запрягать лошадей. Я сейчас еду к Кара-Айгырам, — сказал он Ахмету.

Такая прыть восьмидесятилетнего слепого старика всех удивила.

Не прошло и часа — лошадь, запряженная в тарантас, остановилась позади юрты Сарыбая, главы рода Кара-Айгыр.

Джайляу похоже было на растревоженный муравейник — все суетились, бегали, волновались.

Разговоры вертелись вокруг того, как отомстить роду Танабуга за похищение девушки, за которую в течение шестнадцати лет выплачивали калым, и роду Сарманов, допустившему похищение.

Сарыбай встретил гостя с удрученным видом, растерянно, испуганно приветствовал его и, усадив на почетное место, спросил:

— Почтенный отец, что посоветуешь? Честь Кара-Айгыр посрамлена.

Аксакал всю дорогу приводил в порядок свои думы, как зерна четок низал слова, которые должен был сказать по приезде.

— Дети мои, не спешите, — начал он. — Я затем и приехал. Род Кара-Айгыр извечно враждовал с Найманами. У вас врагов много, остерегитесь увеличивать их число.

Юрта была полна народу. Пришли и старые, и молодые, и мужчины, и женщины.

— Девушка принадлежит не джигиту, а всему роду. В старину говорили: «От мужа уйдет, от народа не уйдет». Наш род Кара-Айгыр готов с боем вернуть девушку, — сказал поднимаясь какой-то старик.

Остальные шумно одобрили его речь. Оскорбленный жених сиплым голосом понес несуразное:

— Пусть лишусь богатства, пусть распадется род мой, но я не остановлюсь, пока не верну Карлыгач-Слу!

Слова его должного впечатления не произвели. Калтая не любили даже свои за пороки, чуждые казахам. Его отец Ильджан был помешан на желании стать начальником, то же прочил он сыну, которого с этой целью отдал в семинарию. Через год за какой-то проступок Калтая оттуда исключили.

— И русским не стал, и казахом быть перестал, — охарактеризовала как-то Калтая одна старуха.

Таков был взгляд и остальных. Возмущение присутствующих было вызвано не сочувствием к нему, а желанием защитить родовую честь.

Аксакал выслушал всех и, поняв, что внутри рода существует два мнения, решительно, ясно сказал:

— Тот джигит сам получит за содеянное, но пусть старейшины рода запомнят: если из-за длинноволосой женщины поднимем ссору, прольем кровь, друзья наши будут плакать, враги же, жирные Найманы, возвеселятся от радости, нам спасибо скажут. Не спешите, обдумайте поступки свои.

Если бы на месте Калтая был общий любимец, аксакал, может быть, не смог бы многого добиться. Если бы извечные враги Найманы не стояли перед глазами, оскалив зубы, будто говоря: «Перессорьтесь, мы всех вас поодиночке слопаем», — как бы джигита не любили, слова аксакала не возымели бы действия: род Кара-Айгыр, поднявшись, постарался бы вернуть свою сноху. Но общая нелюбовь к Калтаю, радостное оживление врагов были слишком явны. Слова Бирем-эке заставили старейшин призадуматься. После долгих споров и ругани, невзирая на протесты Калтая, Биремджан-аксакал успокоил старейшин, приостановил ссору.