Дочь предателя - [83]

Клавдия Васильевна щелкнула висячим выключателем на торшере.

Я закрыла глаза.

— Смотри, сколько наплакала, — сказала она надо мной, почти как полгода назад тетя Катя.

— Вставай. Все равно не спим.

Мы попили чаю с конфетами.

Потом я наконец уснула.

Последняя глава

Из голосового дневника:

01.05.2020. 6 часов 55 минут. За рулем.

Выходной. Во дворе пусто. Солнце в облаках. Тени от деревьев — размытые, как на Любиных акварелях; контуры веток — нечеткие из-за нераспустившихся листьев и рассеянного, сквозь облака, света. На перекрестке стою одна: 6.59. По ЗСД еду одна… А-а, нет, вон грузовик. Нагоняет… Въезжаю на мост.

Въезжая на мост, думаю об отце. На днях я дописала последнюю страницу, и сейчас они со мной постоянно.

На мосту. Ощущение простора. Справа Нева, слева, сквозь ванты, виден залив — едешь будто по воздуху.

Отец любил, чтобы было просторно. Любил даже спальные районы. Когда заговаривали о спальных районах, отец с бабушкой оставались недовольны друг другом. «При чем тут пропорции, — сердился отец, — ты посмотри, как живут люди. Тридцать с лишним лет после войны. У Любы твоей плесень по стенам за вашим прекрасным фасадом». — «При чем тут плесень, — сердилась бабушка. — Трубы надо вовремя чинить, а не городить вместо человеческого жилья сараи с клетушками. Как я рада, что ты не архитектор», — добавляла она в сердцах каждый раз с тех пор, как я закончила институт. В те времена он назывался академический, Ордена Трудового, имени Репина. Поступила я туда исключительно благодаря ей — вернее, благодаря им с Любой. Без них не стала бы, мне все в моей жизни нравилось. Я расписывала ткани — горячим методом и холодным. Расшивала кошельки, платья для сувенирных кукол. Бисером и речным жемчугом. Платья, повойники, тафьи. Ничего другого я не хотела, ни о каком институте не думала.

Впрочем, так же я не думала о вышивке, когда зимой и весной шестьдесят четвертого года налегала на математику, чтобы взяли на бухучет. Меня приняли в школу с немецким, и я, с грехом пополам и с общей помощью, все-таки нагнала шестой класс. Приняли не сразу, но довольно скоро после нашего возвращения из Сонкова. Леня звонил в Марьинку, поднимал знакомых, хлопотал о моих бумагах. Когда он собрался звонить в первый раз… Нет, страшно мне не было. Хотя казалось, что страшно. В те времена слышать не слышали про когнитивный диссонанс, а это был именно он, потому что звонил Леня из одной вселенной в другую. К счастью, вселенные были не Ленины, он о них не подозревал. Он обычным голосом заказал телефонистке разговор с Марьинкой, а когда соединили, стал громко орать, потому что из-за помех на линии было плохо слышно. Орал долго. Я устала стоять в дверях возле тумбочки с телефоном. Потом вдруг Леня протянул трубку мне. Иван Никифорович сказал: слава богу, живая (ему, как и тете Кате, такие словечки прощались), вот и хорошо, что нашлась. И слышно его из дальнего космоса вдруг стало хорошо, будто из кухни. После Леня много раз звонил в Марьинку, а Иван Никифорович много раз звонил Лене. Бумаги мне выправили, после споров решили оставить учиться в Москве, чтобы больше уже не дергать. Потом выбрали школу. С математикой, разумеется, помогал Юрка. Ворчал на меня за тупость, бубнил свое про стремления. Без этого Юрка не мог, я это уже о нем знала и не обращала внимания. Так мы жили. Хорошо мы жили.

Весной из Африки приехал Иван, снова полный удивительных рассказов. До ночи говорил про сиреневые на закате пески, про могучую плотину в Асуане, которая заставит пустыню отступить. Показывал снимки. Пустыня была в третьем конверте. Эти три конверта ему дали в редакции специально для нас. В первом лежали те, что он обещал показать зимой. Мы разглядывали их, а он объяснял: вот зимняя тайга, вот буровые, вот сам Подшибякин, нефтяники, вертолет... В другом конверте был Новосибирск, куда Иван слетал в марте: широченный разлив Оби, новый Академгородок, потрясающий человек Михаил Алексеевич Лаврентьев, чья мечта изменила город, а в будущем изменит Сибирь. Иван рассказывал красочно, мы слушали, затаив дыхание. Засиделся он допоздна, и его уложили в кухне на моей раскладушке, а я легла спать на старой. Наутро жизнь снова пошла, как шла. И может быть, так и шла бы без изменений, и я закончила бы шестой класс и седьмой, а потом вернулась к своим. Но Леня иногда заражался Юркиными идеями. Как это было с книгами, так случилось и в тот раз. Всей цепочки событий не пересказать, да и, наверное, не вспомнить, но один день запомнился хорошо.

В предпоследнюю неделю августа я вернулась с почтамта, где работала на легальных основаниях во время каникул, и застала всех в кухне за чаем. При виде меня Юрка уткнулся носом в чашку, и я поняла, что о чем-то на мой счет проболтался. «Чего?» — сказала я. Леня засмеялся: «Почаевничай с нами». А когда и я уселась за стол, будто бы невзначай принялся говорить, как важно получить хорошее образование, какие оно открывает перед человеком двери и горизонты. И все ему поддакивали и взглядывали в мою сторону, так что, в конце концов, до меня дошло, что говорится это все для меня. Я сказала, что это, конечно, все так, но лично мне ни к чему, да и вообще я не предатель. «Предатель?» — сказал Леня. «Меня же там ждут», — сказала я. «Конечно, ждут», — сказала Клавдия Васильевна после общей паузы. Через несколько дней Иван Никифорович сказал: «Нюта, мы от тебя никуда не денемся. Приезжай в гости, когда захочешь, тут же твой дом»...