Дочь предателя - [73]

Мы сложили подарки все в ту же матерчатую сумку, чтобы пронести в дом незаметно и спрятать под елкой, а «Трех девиц» и чай для дядь Коли положили под елку у Ведерниковых.

Когда мы вернулись, Леня сказал, что мою раскладушку поставил у них в комнате: тут будут смотреть телевизор, а там я смогу лечь отдыхать, когда захочу.

Мы накормили Гешу, который поднялся сказать, что приехал. Он все съел быстро, и они с Леней после еще посидели просто так, пока Лена заканчивала наряжаться. Она снова выбирала платья, а выбрала юбку и почти ненадеванный бежевый свитерок. Потому что в сереньком она и так ходит почти каждый день, а у вишневого широкий вырез, как в нем работать. В юбке и свитерке, с янтарным кулоном на длинной, толстой, крученой цепочке, она выглядела очень красиво, всем понравилось. «До встречи в новом году», — сказали они и заторопились, а мы продолжали подготовку. Гремели противнями, проверяли холодец, гоняли Юрку за сметаной и хлебом, чистили для салата картошку, доставали праздничную камчатную скатерть из шкафа и посуду из буфета: парадные тарелки, фужеры и рюмки. Юрка где-то посеял пуговицу от рукава рубашки, и мы почему-то над этим смеялись. В восемь наскоро перекусили обрезками холодца, с хлебом и винегретом, после чего нам с Юркой велено было прилечь на часок, иначе не разрешат смотреть новогодний «Огонек», особенно мне. Я подумала: полежу немного, чтобы не спорить, хотя лежать не хотелось, но уснула сразу и проспала час с лишним. Может быть, спала бы и дольше, но телефон под дверью звонил, не переставая. Тете Лизе звонил Славик из Гатчины, нам звонил Александр Дмитриевич, Клавдии Васильевне звонили бывший начальник с прежней работы и вахтер с нынешней, и тете Лизе звонили с прежней работы, а Юрка звонил бабушке и все время ждал звонка от родителей. «Под Новый год на межгороде линии перегружены», — сказала ему тетя Лиза.

Все так готовились к празднику, будто бы в самом деле верили, что стоит перевернуть календарный лист, как все плохое исчезнет и начнется что-нибудь новое и прекрасное, или сбудутся все мечты и желания. У меня мечтой и желанием так и осталась школа. Пусть Юрка и считал, что такая мечта не мечта, а просто обычная жизнь, но откуда ему было знать, что бывают люди, для которых обычная жизнь и есть мечта. Хотяааа, подумалось мне тогда, может, Юрка и прав. Какой смысл мечтать о том, что можно просто пойти и сделать, и вот я послезавтра просто пойду и сделаю. К началу третьей четверти будем в Харькове, а там и пойдем учиться. Мудрить нечего — деньги есть. Осталось купить билет, а собраться мне пять минут: сложу в портфель документы, ну и надеванные вещички, ну и нужно, конечно, написать письмо для Клавдии Васильевны и Лени (и Лены и тети Лизы), чтобы не волновались, меня не искали и не думали, будто я какая-то пацанка, и не ждали воров. Я так и представляла себе все это весь вечер, пока бегала туда-сюда по коридору в почти новом зеленом платье то с тарелкой, то с хлебницей, то еще с чем-нибудь, глядя на их радостно озабоченные лица.

Тетя Лиза крикнула из ванной: «Зайди-ка!» Причесала меня своей щеткой, уложив отросшие волосы аккуратной волной. «Красотка», — сказала она, и мне было приятно от того, что она довольна своей работой.

Наконец все было готово. Новогодний стол был накрыт, елка наряжена. Собрались провожать старый год. Входная дверь в тот день не запиралась, и потому без звонка и стука пришли дядя Петя с теть Верой. Он был в голубой рубашке и серых брюках, без костыля. Протез под брючиной был совсем незаметный. Дядя Петя немного хромал, а так — был человек как человек. Тетя Вера пришла в синем платье, которое сшила сама. Клавдия Васильевна взяла у нее из рук небольшую кастрюлю с винегретом. Дядя Петя пошел в кухню открывать вино. Никто и не заметил, как пролетели последние десять минут.

— Ну все, все! — закричала в коридор Клавдия Васильевна. — Идите! Сейчас начнется.

Салфетку с телевизора сняли давно, я сама его хорошенько протерла от пыли. Стол был отодвинут от стены и немного развернут, чтобы всем хорошо было видно экран. Дядя Петя нажал на «Вкл». Экран загорелся серо-голубым светом, вспыхнул, дрогнул. Мы затаили дыхание, ожидая помех. Но изображение на экране лишь разок качнулось и тут же, как по волшебству, выправилось. Появилась башня и новогодняя надпись. Зазвенели фанфары, заиграл оркестр, замелькали радостные люди. Они были будто бы рядом с нами, и столики их стояли так от нас близко, будто мы были продолжением праздничного зала, или зал — продолжением нашей комнаты. Верхний свет в комнате выключили, чтобы почетче видеть изображение на экране, горела только лампочка в коридоре, освещая лишь пятачок возле приоткрытой двери, и потому и мы тоже казались будто бы черно-белыми, как гости в студии. Дядя Петя поднял тост за уходящий старый год, и мы все за него выпили, а после камера дала крупным планом стол, за которым сидели космонавты, и среди них был Юрий Гагарин. Я его сразу узнала. Я же знала его по открыткам, по фотографиям на обложках и на плакатах, на марках. Это было невероятно, было невозможно. Будто то самое, счастливое будущее, о котором мечтал Иван Никифорович, вдруг наступило, и я странным, волшебным образом в него попала. Гагарин начал всех поздравлять, и я задохнулась от восторга, от того, что слышу его живой, настоящий голос. Я не запомнила, хлопали ему или нет. Сразу после него, как только он сел, вышли танцевать девушки в шортах, со снежинками на лбу — вот им хлопали. После девушек дядя Петя произнес еще один тост: за счастье и мирное небо над головой. Мы еще раз выпили, потом шутили, налегали на винегрет, потом часы пробили двенадцать, и мы снова поздравляли друг друга, а из студии нас стали поздравлять молодые телеведущие. Через некоторое время телевизоры появятся у многих, еще через некоторое — у всех, и мы будем видеть их лица ежедневно, у одной из новых дикторов имя будет, как и у меня, и никого оно не возмутит своей несоветскостью. А в ту ночь я об именах не думала, и вообще меня тогда звали Ларой. Мы слушали глупые репризы Мирова и Новицкого, сочувствовали поварам, жалели испорченный торт. Я уминала колбасу, и сыр, и холодец, бегала в кухню — одна и с Юркой, — раскраснелась, по требованию публики читала у елки