Дочь предателя - [72]

Вдруг Юрка остановился. Потянул меня за пальто в узкую дверь крохотной забегаловки. Там внутри тоже толпился народ, хотя его было немного, потому что много не поместилось бы. «Угощаю», — сказал Юрка и велел занять освобождавшееся в углу место возле окна. За высоким круглым, немного липким столом со столешницей из рябого мрамора мы выпили по стакану кофе с молоком и съели по маковой плюшке. В животе потеплело, на душе посветлело. Уму непостижимо, до какой степени я в то время зависела от еды. Клавдия Васильевна говорила: это потому, что я выздоравливаю и расту. Так или нет, не знаю, но, когда мы снова вышли на улицу, то и толпа уже не казалась темной массой. Это была даже и не толпа, а просто шли навстречу люди, озабоченные предпраздничными делами. Да и по пути, если не смотреть под ноги, обнаружилось много чего замечательного. «Юр, смотри!» — говорила я, показывая на разноцветные сахарные фигурки в витрине кондитерской, на большой глобус в книжном, на мерцающие лампочки в кафе. Я вертела головой во все стороны, и потому заметила лавчонку с вывеской «Сувениры». «Зайдем?» — «Зайдем». Чего бы нам было не зайти, если мы все равно шли без толку. Дверь была грязноватая, с обмерзшим стеклом, ничего особенного от лавчонки я не ждала, потому, когда вошла, обомлела. Внутри все сияло, сверкало, переливалось. Со стены напротив входа на меня смотрели невиданной красоты куклы — фарфоровые щечки, завитые кудри, расшитые бисером кокошники. Синий шелк, зеленый, кружевная вуалька… Я даже не догадывалась, что на свете бывает такая красота. На прилавках, стоявших в той тесноте буквой «Г» (длинной ножкой — от окна в глубину к дальней стене), лежали в витрине под стеклом сложенные, вышивкой наружу косоворотки и передники, скатерки и полотенца; в соседней — серебряные брошки с самоцветами, и серебряные фигурки, и каменные фигурки, и бисерные кошельки; а в соседней блестели черным лаком расписные шкатулки… Продавщица сказала: или покупайте, или идите отсюда, так показать что-нибудь или нет? Я не могла сказать: да, да, да, покажите-ка мне вон шкатулочку. Это Юрка сказал: да, мы что-нибудь купим, дайте подумать.

— Может, кошельки? — неуверенно спросила я.

Он ответил так же:

— Шкатулки вроде наряднее.

Конечно, они были наряднее.

Продавщица сказала:

— Шкатулки недешевые. Кошельки подешевле.

Мы это и сами видели, ценники лежали там же.

Она открыла витрину прилавка, как крышку парты — стеклянную в деревянной раме. Достала, поставила на стекло перед нами две шкатулки — шкатулочки, самые малюсенькие. Одна была круглая (Палех — «Три девицы под окном»), вторая — прямоугольная, размером поменьше, будто спичечный коробок (тоже Палех, со Снегуркой и елью). Я наклонилась поближе, черный лак стал матовым от моего дыхания. Продавщица сняла крышки, показав, что внутри ни сколов, ни царапин. Внутри шкатулочки были красные. Я выбрала со Снегуркой, потому что она была новогодняя и стоила на сорок копеек дешевле. Юрка купил «Трех девиц», ему на сорок копеек было наплевать, он бежать никуда не собирался.

Дома мы наскоро пообедали и встали из-за стола как раз вовремя, потому что появился Леня. Мы помогли ему развязывать елку, а пока развязывали, Геша принес из машины вторую: Леня купил их две. Вторую мы втроем, с Леней и Юркой, поставили у Ведерниковых.

Сколько было суеты в те два дня перед праздником. Суеты, пустяков, мелочей. Тем они и запомнились. То и вспоминается.

Например, та плюшка и стакан сладкого кофе в кофейне.

Например, зеленое платье. Почти совсем новое, с отложным воротничком, с планкой от ворота, отрезное ниже талии. Пока я спала, Лена его выгладила и разложила на спинке стула напротив моей раскладушки. Платье это передала для меня та самая гримерша, которая подарила ободок с голубым бантом и сделала укладку под Мэри Пикфорд. Оно болталось на мне, как на палке, и все не знали даже, не остаться ли мне лучше в старом, а это оставить на попозже, когда подрасту. Они не знали, а я-то знала. Платье было прекрасное, с карманом, а старое уже почти жало под мышками, они просто не видели, что почти жмет.

Или, например, Юркина тетрадка. Он вынул ее из портфеля, чтобы показать Лене, где сделал ошибку в контрольной, и тетрадка тут же пошла по рукам, потому что в тот день мы все обедали в кухне. От Лени — к Клавдии Васильевне, от нее к тете Лизе, к Лене и ко мне. Все хотели знать, почему Юрка получил четверку, а не пятерку. Ошибка была досадная, в последнем действии, из-за нее ответ вышел неверный, и пятерку не поставили.

— Как же ты так, — посетовала тетя Лиза.

Леня сказал:

— Ничего, главное — ход решения верный.

— Ну да! — охотно согласился Юрка.

Он радовался результату, потому что — да, ошибка дурацкая, — зато по теме все верно; значит, усвоил весь сложный материал, а уж как разделить четырнадцать на пять, он давно знает, в другой раз будет внимательней, а в этот — да, не заметил, поторопился сдать.

После обеда мы с ним помчались наверх.

— Эй, куда! — крикнул нам в спину Леня. — Мы через полчаса уезжаем! С Новым годом!

— Счас вернемся! — крикнули мы с площадки.

— Шмыгалы, елки-палки, — проворчал дядя Петя, загашивая в банке окурок.