Дочь предателя - [70]

Поставил коробку на комод. Сказал снова:

— С чего их туда понесло под Новый год?

С обертками мы справились быстро. Лучше всех получилось для тети Лизы. Упаковал Юрка. Сначала обернул чай в лист белой бумаги, положил в рядок с остальными. Пакетик выглядел блекло. Тогда Юрка поверх белой бумаги обернул его еще и зеленой. Зеленый обрезок оказался узковат, на один угол его не хватило, и он выглядывал белым пятном из-под зеленого. Вышло неожиданно ярко и красиво, и Юрка сказал: а не перепаковать ли и для всех в разные цвета. Решили — нет, не перепаковать. Жатая, пусть мягкая, но и она не любит, когда ее сто раз мнут, сворачивают-разворачивают, мало ли, где-нибудь порвется. Оставили как есть. Каждый подарок потом надписали химическим карандашом: «т. Лизе», «т. Клаве», «Лене», «Коле». На Клавдии Васильевнину коробку ушли почти все обрезки желтого, Юрка их закрепил незаметно скрепками, чтобы не отвалились.

В комнате стемнело. Юрка зажег свет.

— Юр, ты что, дома? — крикнула из коридора соседка.

Дверь приоткрылась. В щели появилась голова в пластмассовых бигудях.

— Думала, ты внизу. Юр, твои надолго уехали?

— До второго.

— Лучше бы на недельку, — она хохотнула и добавила: — Ко мне скоро гости придут. Не хочешь?

— Нет, Ир, вниз пойду. Ты тут шуми не очень.

— Да ладно! Новый год на носу. Переживут.

После ее вечеринок соседи снизу устраивали скандалы, а ей было наплевать. Мать работала на заводе в разные смены, сама она — в детском саду, веселилась в свободное время, на свои. Тетя Аня намекала соседке, что за дочерью нужно бы присматривать, та отвечала: сама разберется, взрослая, девятнадцать лет.

Мы взяли миску с сырниками. Нашли между оконными рамами сверток с маслом (холодильник Ведерниковы купили в новой квартире). Масло тоже за­брали. Опустошили хлебницу. Свои деньги положили на стол, чтобы не прятать от Клавдии Васильевны. Полюбовались еще раз на подарочки и пошли. Юрка в одной руке держал миску, другой запер дверь.

У них на четвертом этаже горела тусклая лампочка. Внизу света часто не было, лампочки то и дело выкручивали, а здесь вот горела — во все свои экономные двадцать пять ватт. При ее желтоватом свете лица казались больными, кучки скопившейся в углах пыли — черными. На такие пустяки тогда не обращали внимания. Куда ключ вставлять — видно, куда идешь — тоже видно, что еще человеку нужно. Запахи капусты, подсолнечного масла. Два звонка на косяке Юркиной двери, один под другим (к Ирке с матерью и к Ведерниковым); на двери напротив — три. На стене сбоку от Иркиного звонка на чистой побелке было выведено горелой спичкой «Ира», и ничего больше. То ли Ирка тогда открыла дверь и дописать не успели, то ли писать по побелке дальше — высоко и неудобно, а по масляной краске (которой была выкрашена нижняя половина стены) — бессмысленно: краска была темная, на ней след от спички не видно, да и стереть надпись ничего не стоит. В том году летом подъезд отремонтировали, он был весь свежепобелен и свежепокрашен: стены, окна, почтовые ящики. Перекошенные рамы окна между четвертым и третьим (низкого, на форточку ниже, чем между вторым и третьим), когда-то забитые гвоздями, покрасили поверх загнутых гвоздей и осыпавшейся стекольной замазки. От него несло сыростью и холодом, но вид был обновленный, и все этому радовались.

Снизу тянуло табаком. Зимой шантрапа толклась под лестницей постоянно. Родители их из дома гнали, идти им было некуда, на улице мороз — вот они и собирались возле черного хода. Устроили там себе клуб, красный уголок. Грелись у батареи, курили, ссорились с дядей Петей, пили пивко, бренчали на гитаре и пели вполголоса. Гнусаво, зато проникновенно: Я с девушкой милой прощаюсь навсегда… Впрочем, на гитаре играли только днем, пока не вернулись с работы взрослые, — иначе погнали бы и из-под лестницы.

Мы спускались молча. Но они нас услышали. Там каждый звук было слышно.

— Пацанка, ты, что ль? — крикнул, задрав голову, Витька, и я увидела его лицо в пролет сквозь лестничные прутья. — Эй! Не объявился папаша-то?

— Не связывайся, — сказал Юрка.

Я и не собиралась.

— Может, вы с ним потерялись? Найти друг друга не можете? Москва — город большой. Может, помочь? Поискать? Только скажи.

Внизу захохотали.

— Отстань от нее.

— Юрок, дело твое, — сказал Витька. — Но, по-доброму-то, поговорить бы с ней надо. По душам. Может, чего расскажет. Интересное.

Он оглянулся на приятелей. Те загыгыкали. Я их видела через перила.

— Как знаешь, — сказал Витька. — Обнесут вас, не нас.

На темном третьем этаже Юрка взял меня за плечо свободной рукой. Он нес миску, а я — половину буханки и сверточек с маслом.

— Мы, может, за тебя болеем. Ты ж вроде теперь за сторожа. Твой-то заспешил — ишь, даже напиться не успел. Записать бы надо, а? Событие! Юр, запишешь?.. В общем, как знаешь. Не то смотри — вернутся, а тут… фьють. А свалят на Иркиных гостей…

Юрка шел как шел. И я тоже.

— …Соображай, пока не поздно. Или только задачки решать мастер? Напряги мозги…

Я их теперь не боялась. Уже знала, как тут дерутся. Не как наши, не насмерть.

Юрка вдруг остановился.

— Ты о чем это? — сказал он, глядя на Витьку вниз, с площадки между третьим и нашим.