Дочь предателя - [69]
— Ладно, — сказала тетя Лиза. — Все наелись, все напились, пора делами заниматься.
Вошел Леня и протянул Юрке учебники.
— Кто-то рвался готовиться. Тебе тоже не помешает посидеть над уроками, — бросил он мне. — Только и знаешь, что где-то носишься в последнее время.
— Тайны какие-то, — сердито фыркнул Юрка.
— Да никаких тайн, — сказал Леня.
— Ага, — сказал Юрка. — Тебе вон к нам можно, а мне нет, и не тайна, да?
Леня постоял немного молча, подумал. Сказал:
— Тебе тоже можно. Но сказал отец надо — так, значит, надо. И весь разговор. При чем тут тайны.
Мы разложили на обеденном столе каждый свои учебники. Клавдия Васильевна ушла в кухню, Лена с Леней — к себе. Юрка решал задачи одну за другой. А я закончила писать упражнение и посмотрела на часы, закончила второе — снова посмотрела. Выполнила все задания по русскому, открыла немецкий. «Сколько же вещей она там набирает», — думала я, умирая от любопытства. Взялась за математику, решила длинный пример, и тут они спустились. Не вошли, остались стоять на площадке. Вещей у них оказалось: один чемодан, который Ведерников поставил у ног, и хозяйственная сумка, которую тетя Аня так и держала на локте.
— На пару дней, — сказала она, погладив Юрку по щеке свободной рукой.
— Ненадолго, — подтвердил Ведерников.
— Отцу вот понадобилось неожиданно, а я с ним поеду, — сказала тетя Аня. — Ты уже большой.
Да, он был большой, почти взрослый.
— Пап, мам, в чем дело-то? — спросил он.
Тетя Аня скосила глаза на Ведерникова.
— К Юре едем, — сказала она совсем тихо. — Вернемся второго…
— Хватит прощаться. Попрощались, — перебил Ведерников. — С наступающим всех!
— С наступающим, — сказали все в ответ.
— Юра, забери сырники в миске. Съешьте. Не забудь, не то пропадут.
Ведерников с тетей Аней ушли, мы постояли немного, посмотрели им вслед и вернулись к своим делам. «Зачем их туда понесло», — сказал Юрка, тряхнул головой и взялся за карандаш.
Приехал Геша. Лена с Леней заглянули к нам в дверь, уже в пальто. Леня был без шапки, а Лена в беленькой паутинке, то есть в пуховом платке тонкой-претонкой ажурной вязки… Помахали нам на прощанье.
Юрка все решал и решал. Исписал, кажется, полтетради.
Мне захотелось есть. Тихо-тихо, чтобы не мешать, я вышла из комнаты. Клавдия Васильевна с тетей Лизой сидели в кухне. Я услышала их голоса.
— … только бы успели, — говорила Клавдия Васильевна.
— Теперь не опоздаешь.
Тут я вышмыгнула из-за угла коридора и увидела, как они испугались.
— Вот же!.. — сказала тетя Лиза в сердцах, вставая со стула. — Что ж ты крадешься!
— Я не крадусь. Сами не слышат, а я — крадусь.
Я подумала, не обидеться ли. Но любопытство взяло верх. Я раскрыла рот, чтобы спросить, кто и куда опоздает, и вдруг поняла, что речь шла о Ведерниковых.
— Это они… туда, что ли… к… Юрию?..
— Сядь, — сказала тетя Лиза.
Клавдия Васильевна налила в свободную чашку заварки, кипятку и придвинула ко мне по клеенке.
— Помалкивай, — сказала она строго. — У Юры завтра важная контрольная. Да и праздник на носу… Там уже ничего не изменишь.
— Эта сорока умеет помалкивать? — съехидничала тетя Лиза.
Я прищурилась. Она, наверное, вспомнила, как сама пробалтывалась — причем не один раз, — а я-то ее ни разу не выдала. Она вздохнула и сказала:
— Вижу, что умеешь. Ладно, давайте чаевничать.
В низком полукруглом окне темнело, когда появился Юрка. Мы за компанию с ним выпили еще по чашке. Потом он сказал:
— Сырники заберу. Поднимусь.
— Ключ на комоде. Где деньги.
— Можно нам вместе? — спросила я.
— Тебе-то зачем?
— Дело есть.
— Какие у вас все время дела, — покачала головой Клавдия Васильевна. — Иди, конечно.
Юрка вышел первый. Я у него за спиной показала им пальцами, что рот у меня на замке.
— Вот-вот, — вздохнула она, как будто он сейчас тоже видел, как я гримасничаю.
Юрка подхватил на ходу матерчатую сумку, которую оставил в углу за обувной полкой. Взял так ловко, что со спины и не заметишь, если не знать. Впрочем, замечать было некому, никто на нас не смотрел. На площадке мы даже прыснули со смеху от того, что действуем, как шпионы.
Наверху расположились в комнате родителей. У Юрки на столе свободного места было мало, а тут стол стоял пустой — круглый, как у Клавдии Васильевны. Нет, не только я возликовала, когда мы выложили на него наше богатство. Юрка радовался не меньше.
Они лежали по порядку: чайные пачки для тети Лизы, для Юркиных отца и бабушки, для Лени, коробка для Клавдии Васильевны… Оставалось купить что-нибудь для тети Ани и Лены. Мы пересчитали деньги. Хватало даже на духи «Быть может», которые продавались в «Ванде» и нравились тете Ане. Еще нужна была цветная бумага.
— Погоди, — сказал Юрка, когда вспомнили про бумагу. — По-моему, у нас есть. Осталась после Первого мая.
— Седьмого ноября? — переспросила я машинально, потому что Первое мая было давнее.
— После мая, — сказал Юрка. — Тогда вертели цветы к демонстрации.
Он выдвинул нижний ящик материного комода. Достал коробку из-под ботинок. В коробке лежали обрезки цветной бумаги — зеленые, белые, желтые и розовые. Бумага была жатая, мягкая. Такая легко складывалась, и не нужно было обминать углы. В такую легко заворачивать.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.