Дочь предателя - [65]

.

— Но ведь два инфаркта, — снова сказала Лена. — Один здесь, первый — там. Какая тут сцена.

— Где там? — спросила я.

— Спасибо, что вернулся, — кивнул Леня.

— Откуда? — спросила я, хотя подумала: с фронта. На фронте тоже мог случиться инфаркт. Александр Дмитриевич хрупкий, куда ему рыть окопы.

— Пора собираться спать, — сказала Клавдия Васильевна. Поднялась из-за стола, начала составлять горкой тарелки. Лена еще не допила свой чай. Я сбегала за подносом.

— …не разгуляешься, — говорил Леня. — Две инвалидские пенсии. Хорошо, есть ученики.

— Его ценят, — сказала Лена.

— Они оба хорошо держатся, — сказала Клавдия Васильевна. — Оба молодцы. Ну все, хватит болтать. День был длинный. Пора и на боковую.

В ту ночь я долго лежала без сна.

Я не хотела идти на балет. Я знать не знала, что это такое, мне и без балета в жизни всего хватало.

Мне было по-настоящему страшно от того, что придется переступить порог  Главного Дворца Страны. Одно дело бегать по Москве среди тысяч и тысяч девочек в синих зимних пальто. И совсем другое — соваться туда, где каждый на виду. Что если при входе стоят не только контролеры, но и милиция? Что если меня опознают? Вдруг кто-нибудь там видел листок «Их разыскивает милиция». Я не знала, насколько широко развернулся объявленный в Калинине розыск. Зато знала, что Калинин от Москвы недалеко. Если бы я только могла сказать правду, и пусть бы этот ценный билет вместо меня подарили хорошему человеку. Но понимала, что не расскажу, снова духу не хватит. Я лежала и думала, как же быть. В конце концов, решила обойтись без январской подработки, а бежать сразу после праздников, не дожидаясь похода в театр. Раньше — нельзя: они начнут меня искать, испорчу им весь Новый год. Значит — через четыре дня.

Я смотрела в окно, пока не уснула. По небу снова плыли снежные тучи, похожие на кроны огромных деревьев. Наверное, из-за них мне приснился теплый, цветущий вечер. Мы с дядей Костей и Томиком шли по саду, где падал не снег, а лепестки, похожие на снег. Сад тянулся во все стороны, куда хватало глаз, и был огромный, как Космос, который видел Юрий Гагарин. Дорожки были широкие — нам с дядей Костей хватало места, чтобы идти рядом, не мешая друг другу и не задевая веток. Томик носился поблизости, подбегал понюхать руку то ко мне, то к нему. В руке дядя Костя нес сверток. Наверное, там было что-то съедобное, потому что Томик увязался не за мной, а за дядей Костей, когда тот вдруг свернул в боковую аллею. Я едва успела бросить туда взгляд, как сад растаял. Я оказалась на тесной площади. Падал снег, по грязи шлепали крокодилы. «Дочь предателя!» — кричала толпа. Я поняла, что нужно бежать, и побежала, расталкивая всех локтями. А когда вырвалась из толпы, бежала долго, пока страх не проглотил меня целиком, и я стала невидимой.

* * *

Позже я узнала, что в те дни они ушли оба.

Первым ушел дядя Костя.

Осколки, сидевшие в нем, двадцать лет вели себя тихо, давали знать о себе только изредка. Если шевелился осколок в ноге, дядя Костя отсиживался дома. Если в легком, его обычно увозили в район, где делали рентген, ждали, что будет дальше, иногда на всякий случай готовили к операции. Потом осколок снова замирал. Дяде Косте говорили, что он счастливчик, что вот если бы двинулся не вниз (или вверх, или в сторону), а хоть на полмиллиметра ближе к вороту легочной артерии, могла бы случиться беда. Домой дядя Костя возвращался веселый. Смеялся во весь свой рот с потемневшими от самосада зубами: мол, гоняется за ним война, вон сколько лет гоняется, а все не может догнать… В том декабре она его догнала. Кровь пошла горлом, до больницы дядю Костю не довезли. Моей открытки он не увидел.

А через десять дней исчез Томик. Как убег [убёх] размять лапы, так и пропал.

Тетя Катя качала головой, вытирала глаза застиранным передником. Я не вытирала, у меня слезы лились потоком. Они даже теперь льются сами собой, если вдруг, заставая врасплох, всплывут в памяти темные янтарные глаза или какая-нибудь подробность вроде бумажной обертки от колбасы, которая пахнет селедкой. И я снова прошу Собачьего Бога, если он есть в этом мире, чтобы простил моему псу его вины. Неважно, сколько их, пусть даже много, пусть даже больше, чем мне известно, говорю я себе под нос. Сердце летит высоко — в невесомые облака, — разлетается на прозрачные капли, и я всей своей бессмертной душой хочу, чтобы хоть одна из них долетела до моей собаки.

* * *

Сны снами, утром я вскочила как угорелая. Это был наш с Юркой послед­ний рабочий день, а мне до ухода нужно было успеть в «Гастроном». Клавдия Васильевна с вечера предупредила, что заканчивается заварка, сливочного масла осталось с гулькин нос, а хлеба всего четвертушка, так что разлеживаться было некогда.

— Куда наладилась, заполошная, — проворчала тетя Лиза, когда я, едва сполоснув нос, ринулась в кухню, где на столе лежали заранее приготовленные матерчатая сумка и деньги. — Магазин еще не открылся.

— Открылся! — шепотом крикнула я уже из коридора.

— Заполошная и есть, — проворчала она мне в спину.

Второпях я не спрятала кошелек во внутренний карман, а бросила в сумку.