Дочь предателя - [66]
Внизу на лестнице было темно, и я не заметила две темные фигуры возле почтовых ящиков.
— Глянь-ка, Миха, денежки-то вот они. Сами к нам бегут, — сказал гнусный голос, и меня схватили за шиворот.
За последний месяц я хорошо отъелась, но все равно была тощая, удержать на месте меня ничего не стоило.
— Гони монету! — приказал он, потому что я изо всех сил вцепилась сквозь сумку в кошелек.
— Закричу, — пригрозила я.
Пальцы немного ослабили хватку. Настолько, что я смогла повернуть голову. Это был мальчишка из нашего двора, как и Миха, только я не знала его имени. Он был Юркин ровесник, и, значит, лет ему было, наверное, пятнадцать или даже шестнадцать. Выше меня на голову, если не больше. Он посмотрел мне в глаза, то есть в тот глаз, которым я его видела, ухмыльнулся, кивнул.
— Закричи, — сказал он добрым голосом. — Шею сверну в момент.
Если бы деньги были мои, я, наверное, тут же отдала бы, а Клавдии Васильевнины не могла. Я прижала к груди кошелек, внутренне готовясь к бою.
— Ты че, Вить, — сказал Миха, ему не хотелось неприятностей. — Пойдем. У них точно че-нить осталось. Пивко…
— Сами придем с пивком. Тряхнем эту щас и придем.
Он снова натянул воротник. «Пальто попортит», — подумала я. Его лица я снова не видела, зато приятель Миха видел мое и понял, что просто так я не дамся.
— Ты че, Вить, — сказал он испуганно. — Драться с ней, что ли, будешь?
— С ней-то? Какая драка? Ей щелчка хватит.
— Вить, заложит.
— Заложит?
Тот развернул меня к себе лицом. Встряхнул.
Посмотрел брезгливо, как на кошку из помойного бака.
— Ты вообще кто такая? — спросил он. — Пацанка на доверии?
Я замотала головой, насколько позволил натянувшийся ворот.
Он приблизил свои глаза к моим.
— Тебе веры нет. Так и знай. Мы не то, что они, не добренькие. Нас не проведешь.
— Пустиии! — заорала я изо всех сил.
От неожиданности он разжал пальцы. А я, извернувшись, цапнула его за руку выше запястья, где задрался рукав.
— А-а! — заорал он.
Он так пнул меня в грудь кулаком, что я отлетела к почтовым ящикам. Стукнулась о них плечами и затылком. Грохот, как мне показалось, был страшный, и, наверное, из-за грохота я не услышала, как вверху стали открываться двери. Зато услышала сразу несколько голосов и шаги двух пар быстрых ног, тяжелых и легких.
— Ну все, ты труп, — процедил сквозь зубы мой враг.
— Витька! — гаркнул в пролет дядь Петин сосед. — Опять шкодишь! Сколько раз предупреждать!
— Да я что, — заканючил враг, — да я ничего… Я поговорить хотел, а она… Вот только пикни про деньги, — прошипел он мне.
Из-за соседской спины показался Леня. Отодвинул в сторону, шагнул ко мне, стал ощупывать голову.
— Что там такое? — крикнул в темноту дядь Петя, свешиваясь через перила.
— Витька безобразит, — ответил ему вверх сосед.
— Витька безобразит! — завопил Витька. — Да я... Да вы что о ней знаете? Вот обнесут вас всех через месяц-другой, вот тогда узнаете! Пацанка она на доверии! Зуб даю.
— Ага. Обнесут. Пусть приходят, хлам вынесут. У нас брать нечего, — хмыкнул сосед.
— У вас, может, и нечего, а у Леньки небось есть чего. Она небось к ним прилипла, не к вам. Сиротка! Три ха-ха. Отец-то у нее небось… Отец где? А? Говори!
— Нигде! — зло крикнула я. Даже в тот момент я не смогла произнести вслух «умер». Нельзя о живом человеке говорить, что умер, пусть он и сволочь.
— Верно, — сказал Леня Витьке. — Она не сиротка.
Он положил руку мне на плечо, а у меня сердце ушло в пятки.
— Отец у нее есть, — сказал Леня. — Отец у нее теперь я, понял? Еще раз тронешь, будешь иметь дело со мной.
Дядь Петин сосед поднял кулак.
Витька не сдался.
— Пацанка она. Вот посмотрите, — сказал он.
Леня кивнул.
— Вот и посмотрим.
Он подхватил меня под мышки и почти понес наверх.
Сосед затопал за нами следом, дядь Петя смотрел, как мы поднимаемся.
— Лампочку сегодня вкручу, — пообещал сосед.
— Опять выкрутят, — ответил дядь Петя. — Им в потемках сподручнее.
— Витька! — Сосед вдруг на ходу развернулся, наклонился через перила: — Еще раз выкрутишь, заколочу дверь к черту. Будете кругаля давать через дворы. С матерями сами объясняйтесь.
Второй выход из двора на улицу шел через соседние дворы, так во двор попадали грузовики.
— Я один тут, что ли, стою! — возмутился Витька.
— Назначаю старшим. Если что, ты в ответе. Понял?
— Не понял! — заорал тот.
— Мих, объясни ему, — ухмыльнулся сосед.
На работу я все-таки вырвалась.
Возможно, раньше я не стала бы спорить, но в тот раз у меня была цель, которая оправдывала в моих глазах все, что я тогда делала. Цель была сбежать туда, где я снова стану самой собой. Ради этого я готова была сделать что угодно, пусть и не отдавала себе в том отчета. Потому я уперлась, и они, ничего обо мне не знавшие, сдались.
— Какие там у вас дела, — вяло фыркнул Леня в ответ на мои протесты. — Полежать надо.
По тону я поняла, что он готов пойти на попятную. Я правильно поняла его заявление, будто я ему теперь как дочь: он просто защищал меня от Витька. Отношение мое к Лене не изменилось.
— Нельзя, — отвечала я бестрепетно. — Мы обещали.
— Не знаю, что вы и кому обещали… — начала было ворчливо Клавдия Васильевна.
Я не дала договорить. Прыжком обняла, прилипла.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.