Дочь предателя - [64]
Письменный стол Александра Дмитриевича они переставили в центр комнаты. Придвинули к нему другой, поменьше, который обычно стоял возле дивана, под кипой газет и журналов. Застелили белой, немного старой камчатной скатертью, и получился настоящий, большой праздничный стол. В углу возле окна, на табуретке, спрятанной под простыней и посыпанной, будто снегом, клочками ваты, стояла пушистая елка, в игрушках, бусах и серебряном дожде. Это были самые красивые игрушки, какие я видела — фарфоровый трубач, балерина в кисейной юбочке… Внизу под елкой стоял набивной Дед Мороз из шелковой серебристой бумаги. За спиной у него был мешок. Из щелки между мешком и шапкой торчал конверт.
— Чур не трогать! Чур не трогать! — закричал Александр Дмитриевич, и я убрала руки за спину, хотя даже и не думала там что-то трогать. — Всему свое время, — сказал он с улыбкой, подвигая для меня стул.
Когда мы уселись, он поднял крышку проигрывателя, поставил иглу на пластинку.
— «Брызги шампанского», — обрадовалась Клавдия Васильевна.
Это было не просто одно из чаепитий, а праздник. День за окном сверкал на солнце. У нас сверкали «Брызги шампанского». Мы ели наш капустный пирог, и приготовленный дядей Валей салат из яиц и крабов (я видела в «Гастрономе» горки этих консервных банок, но ни разу не пробовала), и зимний картофельный салат, с морковкой, горошком и немного с мясом (тоже им приготовленный), пили чай и крюшон (без вина), сваренный Александром Дмитриевичем. Мне достался фужер из темно-красного стекла, цветом почти такой же, что и крюшон. У Клавдии Васильевны фужер был темно-синий, крюшон казался в нем черным. Мы все развеселились. Дядя Валя перестал нервничать, шутил и рассказывал Клавдии Васильевне забавные истории: как, например, он однажды вдруг заговорил с моими ошибками, а я его поправляла, а у него в голове что-то переключилось, и он никак не мог снова заговорить по-людски. Александр Дмитриевич устроил нам концерт: сыграл фокстрот из «Сильвы», сыграл (и спел) «Сердце красавицы», сыграл (и спел) «Темную ночь». Потом его сменил за роялем дядя Валя. Голос у него оказался даже лучше, чем у Александра Дмитриевича. Я подпевала: «Фюр дихь, Рио-Рита». Мне велели продемонстрировать наши успехи. Я встала у елки и продекламировала сначала стих о Незнакомке («Дыша духами и туманами»). Потом — Пастернака «Как бронзовой золой жаровень», в котором целых четыре строчки начинаются с «где», и я все четыре произнесла правильно, с твердым по-московски «г», без придыханий, хоть и не думала в то время об этом, потому что сама себя заслушалась: «Со мной, с моей свечою вровень миры расцветшие висят». Нет, я ни о ком в тот момент не вспомнила, но перед глазами вдруг ясно возник наш сад, наши яблони и абрикосы. Я слышала, как они пахнут, и сердце мое летело куда-то далеко через темные небеса. Мне щедро поаплодировали. Александр Дмитриевич сказал:
— Право, жаль будет, если она не пойдет на актерский.
После чего встал рядом со мной возле елки и сказал:
— Внимание! Трам-там-там-там!
Взял конверт, торчавший за спиной Деда Мороза, объявил:
— Подарок от Деда Мороза! — и передал конверт, проплывший мимо моего носа, Клавдии Васильевне.
Заинтригованная, она заглянула внутрь. Там лежали билеты на «Спящую красавицу» в Кремлевском Дворце. Я не сразу поняла, что это значит, потому не ахнула, как она. А когда поняла, кровь отлила у меня от лица, а они все решили, что я устала.
Билетов в конверте лежало три: для нас с Клавдией Васильевной и для Александра Дмитриевича. Дядя Валя по театрам не ходил. Он вообще старался лишний раз никуда не ходить, разве что в «Сберкассу» оплачивать счета, или на рынок, или в «Гастроном». Потому и Александр Дмитриевич большей частью сидел по вечерам дома, хотя театральные друзья у него («как видите, хм») еще имелись. То есть это был не только для нас, но и для него подарок от давних друзей. Конечно, жаль, что не на 31-е или 1-е, а на 13-е.
— Нет-нет, что вы! — сказала Клавдия Васильевна. — На тринадцатое даже лучше. Под старый Новый год… Тридцать первого не смогли бы. Мы привыкли встречать семьей.
— Вот и прекрасно, — обрадовался Александр Дмитриевич. — Мы ведь тоже привыкли вдвоем вместе с Валей. Но ведь Новый год для ребенка…
Мы сказали одновременно:
— Ребенку тем более полезно дома. — И: — Я не ребенок. Мне скоро тринадцать.
Все засмеялись. Еще раз хором поликовали. Дядя Валя заметил, что что-то со мной не так, но и он списал на усталость.
Они сказали, что вызовут нам такси. Клавдия Васильевна воспротивилась:
— Троллейбус у нас — почти от дома до дома.
Но им хотелось быть джентльменами, «в кои-то веки, уж не лишайте». И мы и не стали их лишать удовольствия, и сами с удовольствием еще раз прокатились мимо поседевшего Гоголя.
— Как они одиноко живут, — сказала за ужином Клавдия Васильевна.
— Неудивительно, — сказал Леня.
— А ведь его звали в театр, когда вернулся, — сказала Лена.
— Кто сказал? — спросил Леня.
— Раиса, — ответила Лена.
Леня покивал. Раиса была редакторша из соседней редакции, родом, как Лена, из Новгорода, которая и познакомила Лену с дядей Валей. До Шаболовки Раиса работала в театре, все обо всех знала, хотя информацию выдавала только
