Дочь предателя - [55]

Начальница отдела на нас сощурилась, особенно на меня. Юрка сказал, что четырнадцать ему давно исполнилось, весной стукнет вообще шестнадцать, а мне — полных двенадцать, хотя я выгляжу младше. «Можем принести метрики», — сказал Юрка. «Принесите, — кивнула Алевтина. — Никогда бы не подумала. Сказала бы: десять». Я пожала плечами. «Я хорошо работаю», — сказала я. «Оформлять не будем, — сказала она». Нам было все равно. Сговорились работать десять дней до двадцать восьмого, по два часа в день, плата — по полтиннику на нос. Это были хорошие деньги.

Нас сразу же провели за стойку. Выделили стол, один на двоих — не с ячейками, а обыкновенный, тонконогий. В нашу задачу входило доставать из мешка письма и открытки и раскладывать кучками по адресам: Армянский переулок, Кривоколенный и так далее, а потом отдавать кучки сортировщицам.

С тех пор каждый день после уроков Юрка летел из школы стрелой к Почтамту, где я ждала его с бутербродом и/или печеньем. Он проглатывал их на ходу, и мы шли в свой отдел сортировки. Работа у нас там была легкая. До того легкая, что однажды я едва не проболталась, когда подтащила к столу мешок, а Юрка испугался и вскочил. «Брось сейчас же, — сказал он тогда, — я сам». Я же фыркнула, рывком еще раз переставила мешок ближе к столу: «Мы еще и не такое таскали…» Тут я все-таки спохватилась, прикусила язык. Юрка не заметил незаконченной фразы. Недовольный, отодвинул меня в сторону, чиркнул ножом по склейке. «Нечего тяжести поднимать», — буркнул он и высыпал на стол новый ворох. А меня даже холодом обдало: ведь едва не ляпнула про мешки, которые мы таскали с Наткой от грузовика, когда привезли нашу картошку. Не зря тетя Лиза назвала меня болтушкой. «Все ведь как, — сказала она, — знают да помалкивают. А ты? Что на уме, то на языке. Затылка у тебя нет, что ли?»

Я работала лучше, чем Юрка. Он быстро уставал, путал кучки, злился, когда я замечала, что он бросил открытку на Петроверигский в Кривоколенный, бубнил себе под нос, что готовится стать ракетчиком, а не почтальоном, и что я справляюсь ловчее исключительно потому, что у меня голова ничем не занята. В его словах была часть правды. Я, конечно, не сидела без дела, но, в отличие от меня, Юрка приходил на Почтамт не из дома, а после шести уроков. На ворчание я ему (шепотом) отвечала, что тетя Аня тоже подрабатывала после работы, а не вместо, что ракетчиком он пока что не стал, и лучше пусть думает про подарок, который купит маме и отцу. Я так расписывала ему это счастье, что в конце концов и сама решила всем подарить подарки, а на дорогу заработать после Нового года. Алевтина сказала: аврал продлится примерно до конца января.

В вестибюле по обе стороны от входа в служебный коридор стояли витрины с открытками. Возле витрин толпился народ, все хотели кого-то поздравить. В один из дней, поджидая Юрку, я купила там самую красивую (с Кремлевской башней, любовь у меня была к этим башням) для бабушки Тони и Владика. «Поздравляю с наступающим 1964-м годом! Желаю здоровья и благополучия. Лара» — вот и все, что я написала. Я опустила открытку в огромный почтовый ящик, который был высотой с меня, услышала ее тихий стук о скопившиеся внутри открытки и письма и снова едва удержалась от слез, хотя ни о чем в тот момент не думала.

Глава 4

— Ни на какую работу завтра не пойдешь, если не дорешаешь, — прошипел мой надсмотрщик и вот точно щелкнул бы плетью, если бы она у него была. И добавил человеческим тоном: — Последняя же задачка осталась. Не отвлекайся!

Отвлеклась я из-за него.

Он сидел на табуретке сбоку от письменного стола и читал главу из «Очерков древнеегипетского права», хотя должен был мне помогать. Где-то я в решении ошиблась и не знала, где, он велел мне искать, а сам читал. Глава была про храмовый суд. Наверное, интересная. Мало того, что Юрка то качал головой, то вскидывал бровь, он еще и сказал вслух, будто случайно: «Ну придумали! Ну жрецы! Кого обвинят, тот и виновен». А стоило мне поддакнуть, как стал умничать. Я, конечно же, огрызнулась, и мы начали препираться, хотя времени оставалось минут двадцать пять.

Из-за двери, которая вела от Юрки в смежную комнату к родителям, где Ведерниковы обедали, уже пахло едой. Запахи это были уютные, домашние, и потому нам совсем не казалось недостатком, что войти к Юрке можно было только через нее. Да, их комната была вдвое больше, а Юркина — узкая, но и родителей было двое, а Юрка один. Он сидел на табуретке, касаясь левой рукой стола, за которым я решала задачки, а локоть правой лежал, как на подлокотнике кресла, на полке книжного шкафа, стоявшего у противоположной стены. Из-за того, что комната была такая узкая, она была темноватая, хотя жили они на последнем этаже, где свет не заслоняли ни старое дерево, ни дом через дорогу. Зимой иногда на лепном карнизе скапливался снег, нависал над окном козырьком, но, если он и отбрасывал тень, легкую и полупрозрачную, то только на подоконник. Зато у Юрки было все, что нужно человеку: и койка, и шкаф с вещами, и тот самый, с книгами. Книги стояли в два ряда и лежали поверх, аккуратно воткнутые там, где хватало места. И тумбочка у Юрки была. В ней валялись в ящике тележки и машинки, собранные из старого (дырчатого) металлического конструктора. А на стене над койкой висел плафон с лампочкой, называвшийся модным словом