Дочь предателя - [53]

В тот момент портьера на двери отодвинулась. Дядя Валя дрогнул всем толстым лицом, поджал губы.

— Урок окончен, не так ли? — спросил Александр Дмитриевич.

Теперь он часто находил повод к нам заглянуть. Я была ему рада.

— Дыша духами и туманами, она садится у окна, — проговорил он, глядя на меня, еще сидевшую за столом у окна, то есть у портьеры.

Я встала, укладывая вещи в сумку.

— Учите стихи! Что может быть полезней и прекрасней! «Где пруд как явленная тайна, где шепчет яблони прибой, где сад висит постройкой свайной», — сказал Александр Дмитриевич, голосом выделяя все «г» и «в». — Честно говоря, сударыня, я только что вернулся домой и в прихожей заслушался вашим рассказом, несмотря на оговорки. У вас определенно дар рассказчицы, его следует развивать. Вы все еще не собираетесь стать актрисой?

Я набрала в грудь воздуха, чтобы ответить.

— Еще нет? — опередил меня он.

Шагнул к книжным полкам. Вдруг оглянулся.

— Между прочим, какой театр вы любите?... Какой-нибудь любите?

Я потрясла головой.

— У вас все впереди… Валя! Пожалуйста, составь расписание так, чтобы после урока у нас оставалось время выпить по чашке чая. Давно я ни с кем не беседовал о театре.

Вечером, когда мы готовили ужин, я спросила:

— Теть Клав, а ты какой театр любишь?

— Театр? — удивилась она. — Это тебе Александр Дмитриевич такой вопрос задал, да?

Я кивнула.

— В самом деле, — сказала она. — Нужно сводить.

Через несколько дней Леня с Леной повезли меня не в театр, а на Шаболовку. Провели по коридору, где над дверями светились таблички «Не входить. Идет съемка». В одной студии дверь была открыта, и мы видели, как рабочие устанавливают черные ширмы и расставляют софиты. Мы постояли там немного в дверях, а потом Лене пришлось нас оставить. Мы с Леной заглянули на минутку в монтажную. Мне показали бобины с пленкой, разрешили потрогать специальные монтажные ножницы, объясняли, что для чего и зачем. Ничего страшного я не увидела. Все там было не страшным, а важным, серьезным, интригующим — даже запах клея. Из монтажной мы пошли в гримерную, где меня усадили в кресло и в два счета уложили мне волосы горячими щипцами. Кто-то, сунув голову в дверь, сказал: «Вылитая Мэри Пикфорд». Гримерша надела мне ободок с голубым бантом, повертела так и этак моей головой перед зеркалом. «Только тощая», — сказала она. Ободок она мне подарила.

— Ну точно, быть тебе артисткой, — сказала вечером тетя Лиза.

— Нет, — сказала я, тряхнув бантом. — Монтажницей!

Они все засмеялись.

Клавдия Васильевна сказала, что теперь надо в Кремль и в Третьяковку, все там были, я одна — нет. Я обмерла: я — в Кремль!

Все было хорошо.

Плохо было одно. Я не всегда откликалась, когда меня звали по имени. Они думали: это рассеянность из-за травмы, а я просто к нему не привыкла.

— Нужно сводить к врачу, — сказал Леня.

— Нет! — отказалась я, хотя все слова Валерия Никитича помнила. — Все равно ведь выписки нет!

— А рентген? — сказала Лена.

— Что там увидят на рентгене? У меня же не перелом.

Они смотрели на меня с сомнением, не зная, как поступить.

— Если начнет болеть, то пойдем, — пообещала я.

Болела ли голова? Мне тогда казалось, что нет. Если темнело в глазах, я думала — от страха. Если затылок наливался свинцом и смотреть я могла только в пол — это было от стыда. Я им врала каждый день и каждый день боялась проговориться. Да, все они были чужие и держали у себя только потому, что еще не придумали, куда меня деть. Каждый день я ждала, что вот наконец сегодня (завтра, в воскресенье…) придумают, и нужно будет сразу бежать, а денег как не было, так и нет, а я до сих пор не знала, где заработать. Между прочим, неделя прошла, Иван так и не появился. Может, все же лучше сначала к нефтяникам. На билет в одну сторону хватит, а там — заработаю.

В то же самое время у меня появилась еще одна причина себя стыдиться: я повадилась плакать. Разумеется, слезы у меня бывали и раньше, но те, прежние, были нормальные и случались по нормальным причинам: если кто-нибудь вдруг заедет под дых острым локтем или дернут за волосы. Те слезы выступали на глазах на секунду, я их смахивала, и все. А вот чтобы по-настоящему распускать нюни, да еще когда никто пальцем не тронул, такого за мной не водилось, это было что-то новенькое.

Первый раз это случилось вечером. В тот день после долгой слякоти наконец выпал снег. Все вокруг стало сразу свежее, белое, и мы с Клавдией Васильевной решили прогуляться. Мы пошли на Садовое, потом к метро, чтобы встретить там Леню с Леной, которые по времени вот-вот должны были появиться. Они обрадовались, когда нас увидели, и мы все вместе пошли не спеша домой по легкому морозцу. Мы с Леней начали валять дурака, играли в снежки и догонялки. Клавдия Васильевна с Леной над нами смеялись и время от время покрикивали, чтобы мы не слишком увлекались. Я слушалась, Леня даже не думал. Наоборот! Когда я замирала от их окрика, он тут же в меня попадал, потому что попасть в остановившегося человека раз плюнуть. Снежок разлетался о мое синее, толстое пальто с серебристым каракулевым воротничком, Леня хохотал. Я снова срывалась с места, хватала из-под дерева снег и неслась вдогонку. Леня играл по-настоящему, не поддаваясь, и потому было особенно приятно, когда удавалось его запятнать. Мы носились по всему широкому тротуару. Прохожих в то время было немного, так что мы никому не мешали. Дома мы все вместе приготовили ужин. За столом болтали, рассказывали, как прошел день. После чая я первая побежала мыть посуду. Мыла, засучив рукава, а Лена носила подносы. Наконец, она принесла чайный поднос, а я в тот момент отступила назад от мойки и стряхнула с руки прилипшую размокшую крошку. И случайно задела Лену. Клавдии Васильевнина чашка соскользнула с посудной горки, с подноса, и упала на пол. Мы ахнули. Чашка была нарядная, с ярким сине-красным узором. Я бросилась собирать осколки, будто, если поторопиться, они сложились бы заново. Впопыхах порезала мизинец, пошла кровь, и тут вдруг и хлынули слезы. Лена перепугалась. Откуда ей было знать, что мне вовсе не больно, что для меня это — тьфу, а не боль, ерунда на постном масле, а плачу я сама не знаю почему. Она грохнула на стол весь этот поднос с чашками, блюдцами и прочим, потянула меня за руку к крану — промыть палец проточной водой на случай, если засел мелкий осколок. Тетя Лиза кинулась к аптечке за йодом. На шум прибежал Леня. Тоже перепугался. Как ему было не перепугаться: палец под краном, мойка в крови, а слез столько, что от них к тому времени уже было мокро шее. За­брал у Лены мою руку, принялся сам разглядывать порез. Пришла Клавдия Васильевна. Сняла с крючка посудное полотенце, вытерла мне им щеки. Взяла в свою руку мой кулак, в котором я по-прежнему сжимала половинку чашки. Отняла и бросила в мусорное ведро.