Дочь предателя - [52]

— Я же сказал: туда! Ту-да! Там — пуфик, там!

Не успела я раскрыть рот, чтобы сказать, что никакого пуфика не видела, как откуда-то рядом послышалось:

— Не пугай ребенка!

Я окончательно перепугалась. Я всегда считала, что мы в квартире одни, а оказалось, не одни, тут кто-то есть, кто присутствует незримо, будто бы домовой.

— Зайдите ко мне! — сказал «домовой».

Дядя Валя не пошевелился.

— Зайдите ко мне!

Дядя Валя обреченно приподнял вторую портьеру, за которой оказались коридор и другая дверь, а возле нее стоял пуфик. В комнате за той дверью портьеры висели такие же, но они были раздернуты, и я увидела в окно узкий переулок и дом напротив. Из-за стола мне навстречу поднимался красивый старик. Он был похож с дядей Валей, только не толстый и не лысый, а седой.

— Так вот как у нас выглядит нынешняя лучшая ученица, — сказал он, приветливо оглядывая меня серьезными глазами, пока мы знакомились.

— Хотите стать актрисой?

— Нет, — удивилась я.

— Нет? — удивился он. — Жаль. Такая красавица.

Старик был очень приятный. До него никто в жизни не называл меня красавицей даже в шутку.

— Это его дядя, — сказала вечером Лена, когда я рассказала о новом знакомстве, умолчав о «красавице».

— Неплохой был баритон, — сказала Клавдия Васильевна. — Мы, помнится, ходили на его концерты.

— Да, ходили, — сказал Леня. — Хороший.

— Что такое баритон? — спросила я.

— Тембр голоса у певцов, — сказала Клавдия Васильевна.

Я разинула рот: значит, новый знакомый настоящий певец? Вот это да!

— Он больше не поет, — сказал Леня. — Но… Вернулся, и на том спасибо.

— Откуда? — спросила я.

— Хватит болтать, — недовольным голосом сказала Клавдия Васильевна. — Скоро спать пора, а уроки не доделаны.

Из-за дяди Вали, вернее, из-за его цен, репетитора для меня решили без необходимости не нанимать. По всем предметам занимались со мной сами. Клавдия Васильевна по вечерам после работы — литературой и русским, Лена три раза в неделю — немецким (она тоже учила в школе немецкий). Леня — если работал не в вечернюю смену — усаживался за столом со мной рядом, листал учебник истории и сам, своими словами рассказывал все, что знал на очередную тему, а я слушала его (будто это был не урок) и легко все запоминала.

Объяснять физику напросился Юрка с верхнего этажа. Вот с ним мы просиживали над тетрадками все свободное время, потому что Юрка мечтал о Бауманском и готов был решать задачки с утра до ночи. Однажды он, отодвинув в сторону мой учебник и как-то по-особенному прикрыв глаза, спросил, есть ли у меня мечта. Я ответила: есть — скорее пойти в школу и догнать класс. Нет, сказал он, я спрашиваю, есть ли у тебя большая, главная мечта. Я задумалась. Такой — нет, не было. Был план, а план — это вам не фантазии. О планах не мечтают, их выполняют. Мечтой, с натяжкой, можно было назвать желание раздобыть денег. Но Юрке в этом я не могла признаться, потому сказала, что нету. Нету мечты. Он вытаращил глаза. Никакой??? У него-то мечта была, о ней он, дай только повод, говорил без конца: про Бауманку, куда их водили в прошлом году на День открытых дверей, про новое отделение для ракетчиков и недавно разработанные там виды жидкого топлива — в общем, про все яблони на Марсе, а тут, как выяснилось, рядом, под боком, сидит — ни яблонь, ни яблочка, ни даже тебе огрызка. Юрка разошелся не на шутку и толкал передо мной речь, как на собрании (о прогрессе, о передовом обществе и о будущем человечества), пока не вернулась с работы Клавдия Васильевна. Тогда он объявил, что даже представить себе не мог, какие бывают на свете темные, неразвитые личности, и что берет надо мной шефство. В тот же день после ужина он принес собственную (не библиотечную) книгу из серии «ЖЗЛ»: «Пьер и Мария Кюри». Когда я ее прочла — про их дочь, Ирэн Жолио-Кюри, а потом — про Софью Ковалевскую (обе библиотечные).

Глядя на Юрку, и Леня решил расширять мой кругозор. Специально ради меня заехал в большой книжный магазин (тот, что между улицей Кирова и площадью Дзержинского) и купил для меня в детском отделе повесть Ланды и Фингарет о Древнем Египте. Почему именно о Египте, не знаю. Может быть, потому что в ту осень съемочная группа «Новостей» дважды ездила в Асуан, где совет­ские инженеры строили самую крупную в Африке ГЭС. Может быть, посоветовала продавщица: книжка тогда только что вышла из печати. Мне понравилась обложка — песочного цвета, с ладьей среди лотосов, — а прочла я ее за три вечера, хотя могла бы за один, если бы Клавдия Васильевна не выключала свет. По сравнению с Юркиными книжка была несерьезная, но после я с ней много лет не расставалась, а на следующем уроке сама вызвалась пересказать дяде Вале.

Свободный разговор был единственным видом заданий, который я не любила и выполняла неохотно. А дядя Валя считал его важной частью нашей программы. Упражнения и скороговорки — одно дело, каждый раз говорил он, а живая беседа — другое, и все это в равной мере необходимо, так как задача перед нами стоит: не пятерку получить на уроке, а сформировать у меня привычку правильно говорить в беглой речи. Обычно я рассказывала, как прошел предыдущий день — одними и теми же фразами, старательно выговаривая каждое слово, и дядя Валя слушал и хмурился. А в тот раз я увлеклась с первой фразы и рассказывала взахлеб: про мальчика Ипи, которого отец привез в Фивы, чтобы отдать в ученики к сандальщику, потому что в тот год из-за засухи не мог прокормить семью; про художника Ренсенеба и его возлюбленную прекрасную Нофрет; и про ее подлого отца, предателя Сетау, который собрался открыть ворота города гиксосам; про белые стены Мемфиса, и про Нахта, и про великого Яхмоса, про красно-белую корону… Вот тут-то все наружу и вылезло. Вид у дяди Вали был просто ужас до чего довольный, и он, важно покачивая головой, все мне заново объяснил, а после дал задание: погримасничать перед зеркалом так-то и этак и сорок раз утром до умывания и сорок раз вечером после повторить скороговорки на «г» и «в»: «у глупого быка голова крепка» и «верзила Вавила ворочал вилы». В конце урока мы сгрызли по карамельке «Гусиные лапки», а когда я складывала в портфель тетради, он сказал как бы невзначай: «В твоем возрасте лично я зачитывался Жюлем Верном. Рекомендую. Хороший писатель...».