Дочь предателя - [54]

— Это просто чашка, — сказала она.

— Это к счастью, — кивнула тетя Лиза.

— Что к счастью? — хлюпнула я.

— Посуда бьется к счастью, — сказала тетя Лиза.

— Завтра же куплю новые, — сказал Леня. — Давно пора.

— Без меня не покупай! — сказала Лена.

— Дорогих не покупай, — одновременно сказала Клавдия Васильевна.

— Мы же договорились, — сказала Лене Лена, и в голосе у нее звучал упрек.

Второй, такой же позорный, приступ случился через несколько дней во время урока. Александр Дмитриевич тогда лежал в больнице, и настроение у дяди Вали было ужасное.

— Что еще за «учерась»? — заорал он вдруг на меня. — Что за «учерась»? Вчера!!! Вче-ра! Повтори! Живо!

Я раскрыла рот, чтобы повторить следом за ним правильно, и тут губы перестали меня слушаться, перекривились, и снова хлынул этот поток. Было очень стыдно, но я ничего не могла поделать, слезы текли и текли.

— Господи, — бормотал себе под нос дядя Валя, шарахаясь по комнате из угла в угол, потому что забыл, где шкафчик с лекарствами. Руки у него тряслись. — Господи, Саша прав, пора лечиться… Господи, что за нервы…

Он наконец нашел шкафчик. Накапал валерьянки себе и мне. Нашел чистый носовой платок, я вытерла глаза и нос. Мы с ним чокнулись двумя рюмками с валерьянкой, и это было смешно. Слезы перестали течь, урок закончился почти как обычно. Я записала задание, убрала тетрадь. В этот момент дядя Валя и сказал, что Александр Дмитриевич попал в больницу с сердечным приступом. Вид у него был виноватый. Но виновата была я сама: сколько можно делать одни и те же ошибки, любого выведет из себя. Мы решили держать этот случай в секрете. Дядя Валя не хотел расстраивать Лену тем, что на меня наорал, а я тем, что до сих пор не усвоила элементарные вещи.

С тех пор я плакала часто, хотя жила, как никогда, спокойно, и ела хорошо, и не дралась, и никто меня не обижал. Слезы подступали по малейшему поводу, и это было до того на меня не похоже, будто я в самом деле теперь была уже не я, а какая-то глупая Лариса Рыбакова, двоечница и троечница, уроженка поселка Калининской области, как было написано в метрике. И ничему они не помогали, «поплачь — полегчает» оказалось враньем. Наоборот: после слез было только хуже. Я становилась вялая, скучная, не хотелось даже конфет «Гусиные лапки», которые лежали в плошке у дяди Вали, и «Коровки», которые лежали в вазочке у Клавдии Васильевны. Нет, я от конфет не отказывалась. С дядей Валей мы дружно их грызли, «загрызая» урок, а с Клавдией Васильевной вдвоем пили вечером чай. Но брала я конфеты будто бы по обязанности, не смея отказаться, от чего и они становились тоже будто враньем, и мне делалось еще хуже, и снова наворачивались слезы.

Пора было что-то предпринимать.

— Юрк, — сказала я как-то раз, когда мы сидели у Ведерниковых за Юркиным письменным столом. Он решал задачку, а я смотрела в окно на падавший снег. — Юрк, где ребенок может в Москве устроиться на работу?

Он оторвался от учебника.

— Тебе что, деньги нужны?

— А тебе нет? — сказала я.

— Мне родители дают, когда нужно… Да, — сообразил он, — с тобой-то другое дело. Каждый раз не напросишься…

— Вот именно, — сказала я.

— Все равно! — передумал он. — Наша с тобой работа — учиться.

— Я и учусь, — сказала я. — А в школу пойду только с третьей четверти. А скоро Новый год.

— При чем тут Новый год?

— Ты-то, наверное, родителям что-то подаришь?

По тому, как Юрка стрельнул вбок глазами и дернул бровкой, я догадалась, что о подарке он даже не думал.

— Эх ты, — сказала я.

— Может, на почте, — сказал он неуверенно. — Перед праздниками у них всегда завал. Мама там раньше подрабатывала.

Мы решили сходить и выяснить.

Мы сказали, что идем на каток. «Куда, куда?» — сказала я, когда Юрка сначала и в самом деле предложил туда зайти по дороге.

Во дворе за Садовым кольцом, в Уланском переулке, на спортивной площадке залили каток. Настоящий, обнесенный сеткой, с бортиками и воротами. Мы постояли, посмотрели, как носятся по льду разного возраста дети. Один, мальчишка лет девяти, в валенках и привязанных к ним двухполозках, не носился, а ковылял по краю, то и дело хватаясь за бортик.

У Юрки через плечо были перекинуты «полуканадки».

— Хочешь попробовать? — сказал он.

Его коньки велики мне были размера на три.

— Ну да, еще нога подвернется, — согласился он. — Ладно, потом что-нибудь придумаем. Пошли!

Мы двинулись дальше на Кирова, к Главному Почтамту. В ближнее почтовое отделение Юрка идти отказался: там их с тетей Аней знали. Она часто подрабатывала по вечерам, пока Юркин отец не стал старшим инженером. Родители у Юрки работали на одном заводе, только в разных цехах. Тетя Аня была паяльщицей, и работа у нее была легкая, к тому же односменная, не то что у отца.

На Почтамте нас провели в сортировочный отдел — в большую комнату с двумя высокими окнами и светлыми стенами, беленными сверху, а снизу крашенными светлой серо-голубой краской. Комнату разделяла деревянная стойка. Перед стойкой горой были свалены мешки с неразобранной корреспонденцией, в глубине, за стойкой, стояли столы, каждый — с секциями с ячейками. За столами сидели сотрудницы и раскладывали по ячейкам открытки и письма.