Дочь предателя - [32]
Вместо галстука Владик выдал мне значок. Я его приколола к платью.
Бабушка Тоня села писать записку для завуча. Они удивились, когда я сказала, что учусь в шестом классе, они думали, я в четвертом.
— Нет, — сказала я. — В шестом. Я просто тощая.
Подписывая тетради, я не рискнула написать «Михеенко» — вдруг тут тоже читали «Партизанку» — и подписала: «Михайлова».
Отдать записку взялся Владик.
В школе мы прямиком направились в кабинет завуча. На меня та взглянула мельком и спросила:
— Как бабушка, как папа?
— Все в порядке, Наталия Димитриевна. Можно ли Ларисе в класс?
— Разумеется. Не просил ли папа что-нибудь мне передать на словах?
— Наталия Димитриевна, я его не видел. Папа сейчас с бабушкой постоянно. Он даже еще Ларису не видел… А она приехала три дня назад!
Он покосился на меня, оценила ли? Теперь завуч ни за что не свяжет мое появление с позавчерашним побегом.
— Да-да, мы, разумеется, не торопим, — испугалась завуч. — Хорошо, Владик, иди на урок. Передай папе, мы подождем.
Операция внедрения состоялась. Владик был прирожденный разведчик.
Зазвенел звонок. Завуч сама проводила меня в класс и велела сесть на свободное место. Урок был математика, и вот тут-то я поняла масштаб катастрофы, хотя этот-то предмет в распределителе был.
Мученье продолжалось весь день. Я ничего не знала про древний мир, я отстала по ботанике. Английского в Марьинке не было, у нас там был немецкий, а в распределителе никакого. На уроке я молчала, а учительница вздыхала и говорила: сестра Владика Малышева, надо же, сестра Владика Малышева.
Владик нашел меня на последней перемене и, оглядываясь по сторонам с заговорщицким видом, велел после уроков домой не уходить, а дождаться его для важного разговора. Я сходила в библиотеку, получила учебники. Временно, на карточку Владика. Кроме учебников я взяла книжку для дополнительного чтения. «Сказания о титанах», с кентавром на обложке. «Сказания» оказалась просто сказками о богах. Вообще-то боги меня не интересовали, но они стояли в программе по истории древнего мира. Я устроилась в раздевалке под вешалкой и не заметила, как зачиталась.
«Подползли языки огня к Корониде. Обняли ее руки и ноги. И уже руки у Корониды огненные, и уже ноги у Корониды огненные. Начал огонь добираться до младенца.
Боги Крониды не знают жалости. Но будто сжалился над младенцем Аполлон. Разделил он надвое пламя костра и вырвал из огня новорожденного.
А сама Коронида превратилась в огонь и с огнем слилась: напоила собою, своей солнечностью, золотые стрелы Аполлона...
Умолкла речная нимфа.
И сказал мальчик:
— Не все боги безжалостны.
Улыбнулась ему нимфа Окирроэ»…
Гардеробщица едва не наступила мне на ноги. Хотела прогнать, потом отстала: «Ну, сиди жди. Читай».
* * *
Владик снова нашел меня на следующей перемене, когда раздевалка заполнилась семиклассниками и восьмиклассниками, и сказал, что надо поговорить с его другом. Друг ждал у выхода. Он окинул меня цепким, понимающим взглядом, как Генка из «Кортика».
И почти так же кивнул, тряхнув длинной челкой, когда Владик сказал мне:
— Знакомься: Виктор. А это — Лариса. Моя сестра, — добавил он громко.
На нас никто не обратил внимания.
На улицу мы вышли втроем. Снова дул резкий, сырой ветер. На этот раз я поверх поднятого воротника повязала шерстяной шарф и теперь уткнулась в него носом. В черных лужах плавали последние облетевшие листья. Вороха их лежали под деревьями, не убранные дворниками, сырые, потемневшие. Разговор на ветру не клеился. Мы немного побродили вокруг школы, постояли с подветренной стороны, в затишке за кустами сирени. Там не дуло, но было все равно холодно. Владик предложил пойти к нам. Он так и сказал: к нам.
Бабушка Тоня с порога отправила нас мыть руки, а пока мыли, поставила на стол три тарелки. За едой спросила у меня у первой, как прошел день, и я сказала, что отстала по ботанике и по истории и не знаю, как быть с английским, потому что у нас был немецкий.
— Это поправимо, — сказала она.
Как это могло быть поправимо? Она просто хотела меня успокоить.
После мы пошли в комнату, где временно поселился Владик. Там были две кровати под покрывалами, большой платяной шкаф, книжные полки, письменный стол, диван. На диване лежала сложенная горкой постель. На полках за стеклами стояли Горький в черных переплетах и Лермонтов в синих, и много разных, с незнакомыми именами на корешках. Ближе к полу стопками лежали журналы. Я прочла: «Новый мир», «Наука и жизнь». В другой раз я, наверное, заглянула бы в них из любопытства, но сейчас мы собрались по делу, хотя для начала и поболтали немного о том о сем. Потом Виктор брякнул без предисловий, будто продолжая их, без меня начатый спор:
— Бежать ей надо, вот что я скажу. Вернутся домой родители, и что с ней, по-твоему, будет?
— Оставят у нас, — сказал Владик и улыбнулся. — Вместо Люськи.
— Шуточки тебе, — сказал Витька. — Кто ее оставит-то без документов.
Я кивнула.
Владик нахмурился:
— Отец выправит. Он сможет.
— Подумаешь, завотделом в РОНО. Чего он сможет-то? Чтобы оставить, ее сначала нужно усыновить. То есть удочерить…
Ну, это в самом деле было сомнительно. Детдомовских усыновляют — это все знали, — только я что-то не помнила, чтобы усыновляли кого-то из наших.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).