Дочь предателя - [30]

Бабка за столом перевернула страницу газеты, и я, вероятно, пошевелилась. Она повернулась ко мне.

— Проснулась?

Положила ладонь на лоб. Лоб был нормальный.

— Удивительно, — сказала она.

Я хотела сказать: пожалуйста, дайте мне одежду, спасибо и до свидания. Но промолчала, не рискнув торопить события.

Она поднялась, а я села в постели и увидела другой стул, на котором на спинке висело платье и лежало еще что-то — свернутое, шерстяное, мягкое.

— Это вещи старшей сестры Владика, — сказала она. — Носила, когда училась в школе… Сначала идем!

В ванной, куда она меня привела, я увидела табуретку, на которой вчера оставила свою одежду. Табуретка стояла пустая. Что если она спрятала фартук для милиции? Им и выяснять не придется, откуда я взялась, на штампе написано.

— Держи щетку, — сказала бабка и протянула мне зубную щетку.

Я умылась, почистила зубы мятным порошком.

Она снова разрисовала мне йодной сеткой синяки на руках, и на спине, и на ногах, смазала ссадины на коленках.

— Где ваша внучка? — спросила я, потому что не могла больше молча думать, придут за мной или не придут.

Она ответила:

— В Москве. Учится в институте. Вещи ее давно нужно было кому-нибудь отдать, да жалко было расстаться…

Я подумала: конечно, жалко, вещи хорошие. А еще подумала: вот, значит, чья кукла.

Бабка с утра пораньше, пока я спала, нашла для меня в старых вещах этой внучки, которую звали Люсей, подходящие платье и кофточку. Платье было серо-зеленое, из тонкой шерстяной ткани, а кофточка — вишневая, гарусная, на пуговках. От них пахло нафталином и чабрецом. Кофточку я разглядела на руках и снова свернула. Печка с ночи стояла горячая, в комнате было жарко. Я только погладила пальцем мягкий гарус и положила на стул. Платье я надела. У меня всегда были только юбки, а платья никогда не было, и потому я сразу побежала в прихожую посмотреться в большое зеркало. В платье, с остриженной головой, в шерстяных, на босу ногу, носках, я себе понравилась.

— Завтракать! — позвала бабка.

Кухня у них была примерно как в кино у Вити Малеева — ни соринки, ни крошек, ни грязных пятен. Тетя Катя тогда говорила: люди, мол, так не живут. А вот поди ж ты — живут, кто ж тут живет, как не люди. Позвать бы ее сюда в гости, фому неверующую. На стене на крючках висели, от мойки слева, начищенные сковородки, фартук и полотенце. Справа стоял буфет, за ним был стенной шкаф. По радио передавали «По вашим заявкам». Дома я во время дежурства тоже слушала эту передачу. Коричневый, как у нас, репродуктор, с матерчатым кружком в центре, висел на стене у двери, Майя Кристаллинская пела тихо: «А за окном то дождь, то снег». В углу… В углу я увидела сложенные на полу свои вещи, и сверху лежал фартук с чернильным штампом. Я невольно шагнула туда, подумав… Нет, ничего я не подумала. Движение это было невольное: схватить и бежать.

— За стол! — скомандовала она.

Повернулась в мою сторону, перехватила мой взгляд и сказала спокойно:

— Прости, что положила на пол. Твои вещи испорчены, их придется вы­бросить.

За порчу казенного имущества могли наказать отдельно. Я пробормотала что-то вроде: «Ничего не испорчены. Чуть-чуть продрались. Я заштопаю».

— Хорошо, — согласилась она. — Выстираю, и заштопаешь.

Она убрала вещи в кладовку.

— Вот тут они полежат… Хорошо, приведем в порядок. Ты побудешь пока у нас, а потом что-нибудь придумаем.

Я не знала, о чем она. Что значит «пока», и что тут можно придумать? Я поняла одно: в милицию она никого не посылала, сегодня за мной не придут.

Я, наверное, немножко как-то скривилась, хотя вещей мне было не жалко.

— Не кривись, — сказала она. — Ешь.

Предупредила:

— Только не плачь.

Хотя я даже не думала плакать. Мы все вообще редко плакали. Я просто вытерла нос.

— Как тебя зовут? — спросила она.

Я молчала.

— Как тебя зовут? — повторила она.

— Лара, — сказала я твердо.

* * *

Я должна была ей сказать правду. Прикинуться другим человеком, чтобы получить то, в чем нуждаешься, — что это, если не подлость? Да, должна была, но язык произнес «Лара» раньше, чем я успела его прикусить.

Потом он как-то очень быстро, просто молниеносно, наплел, будто меня за хорошую учебу перевели из деревенского интерната под Ставрополем в ленинградский, не довезли, и я застряла в Калинине, потому что заболела сопровождающая, а новой все не было и не было, а тут все со всеми дрались, и я случайно сбежала.

В итоге я наврала вообще все, хотя врать не собиралась, не знаю, как это вышло, но я больше не могла быть врагом.

— А с головой что? — спросила бабушка Тоня. — Впрочем, что же я спрашиваю. Тоже, конечно, драка.

— Летом камнем нечаянно заехали, — беспечно ответил язык. — Пришлось зашивать, — сказал он почти правду.

После завтрака я напросилась ей помогать, может быть, чтобы немного загладить вину. Но уговорить ее удалось не сразу. Мы сначала поспорили. Ей казалось, будто избитый ребенок, накануне переживший — как сказали бы сегодня — серьезный стресс, к тому же замерзший и промокший, должен хорошенько «отлежаться». Она ничего не знала о детях, которые не умеют и не хотят оставаться наедине с собой, и потому я все-таки победила. Мы переодели меня еще раз — в старые спортивные штаны Владика и в его старую клетчатую рубашку, — и я сама стала как Витя Малеев. Только без чубчика, да и штаны были велики, и рубашка. Штаны мы подвязали, рукава подвернули.