Дочь предателя - [28]

Добежав трусцой до перекрестка, я увидела слева освещенную улицу и повернула. Там стояли старые, раскидистые облетевшие деревья и двух­этажные каменные дома, оштукатуренные, выкрашенные светло-желтой и белой краской. В угловом доме через дорогу был магазин. В магазине горел свет, там было тепло. Нужно было зайти погреться. Ольга Ивановна вот-вот узнает, что я сбежала, заявит в милицию, и потом не погреешься, потом придется держаться подальше от людных мест.

На стене возле входа в магазин висел почтовый ящик, и я вспомнила про открытку. Хорошо, что она у меня всегда с собой. Если спросят, кто я такая и как тут оказалась, скажу: послали с поручением опустить письмо — ведь бывает же, что дают поручения. Они сразу не сообразят, вру я или нет, а потом — ищите меня в потемках. Придумав повод, я осмелилась сделать шаг и вышла из темноты.

По другую сторону от ящика возле входа в магазин, шагах от него в десяти, работал синий хлебный киоск, и рядом с ним человек пять подростков считали мелочь. Самый младший стоял в сторонке, на вид он был почти мой ровесник. Я вспомнила детдомовские истории о ворах, которые заманивают в банду детей и делают из них форточников. Потом ребенку от них никуда не деться: коготок увяз — всей птичке пропасть.

Улучив момент, когда подростки досчитали деньги и подошли к киоску, встав ко мне спиной, я шмыгнула через дорогу, серая, мокрая, незаметная, как осенняя мышь. Подбежала к почтовому ящику. Открытка уже валилась в щель, когда я заметила на ней пятно от котлеты и следы грязных пальцев. Но пожалеть об этом не успела, потому что в ту же секунду, вместо заветного тихого стука, услышала громкое:

— Эй, пацанка!

Подростки один за одним поворачивались в мою сторону и смотрели во все глаза. Лица у них были никакие не воровские. Обыкновенные лица. Одеты они все были в черные ватники или пальто, и в крепких черных ботинках.

— Детдомовская, что ль? — сказал парень постарше, глядя на мои тапки и снова съехавший чулок. Ему было лет пятнадцать.

— Сбежала, что ль? — сказал он, не дождавшись моего ответа, и, подзывая, махнул кулаком, в котором зажал сдачу (другой рукой он прижимал к боку локтем хлеб). — Давай к нам. У нас тут за углом общага от ремеслухи… Пошли, согреешься… Ведь застынешь! — добавил он, потому что я колебалась.

Парень был прав. В мокрых тапках далеко не убежишь. Пойти с ними в тепло, высушить на батарее чулки… Знаем мы вашу общагу от ремеслухи, вдруг подумала я, развернулась и, не разбирая дороги, понеслась прочь, в темноту. Не от ума понеслась, а от страха.

— Дура, вернись! Пропадешь! — услышала я и побежала так, как не бегала никогда в жизни.

Какие-то ветки каких-то кустов хлестали по лицу, тапки скользили, ноги разъезжались, разбрызгивали присыпанные снегом лужи. Какие-то взрослые, в пальто и шапках, шарахнулись от меня, когда я, вынырнув из-за угла, едва в них не врезалась. Какой-то грузовик затормозил со скрежетом, какая-то дворняга погналась за мной, но отстала. Мне слышались за спиной топот сапог и милицейские свистки.

Наконец, от особенно резкого, ледяного порыва ветра я задохнулась. Остановилась, встала, упершись руками в колени, опустив голову, глотая ртом воздух, как после бега на «ГТО». Под ложечкой жгло, в висках гудело. Но через какое-то время дыхание восстановилось. Я видела справа от себя проезд между двумя домами, в проезде — двор. Во дворе — детскую площадку с низким металлическим ограждением, в углу — беседку. Беседка была с трех сторон обшита дощатыми щитами. В ней можно было укрыться от дождя. Я двинулась к беседке. Перепрыгнула через оградку, запнулась за нее и упала, проехавшись животом по грязи, схваченной льдом. Будь в тот день хоть немного теплее, я, наверное, так и осталась бы там лежать, но земля была невыносимо холодной, и я, пролежав достаточно долго, чтобы это почувствовать, заставила себя подняться. Скрючившись от боли, я заковыляла дальше. Встала в беседке в угол, куда не попадал дождь. Достала из-за пазухи хлеб с котлетой. Съела медленно. Очень медленно. А когда слизнула с грязной ладони последнюю крошку, меня затрясло. Вот тогда-то я и поняла, что значит продрогнуть насквозь.

Пора было пробираться к вокзалу.

Я подтянула порванные на коленях чулки. Как смогла, отряхнула от грязи рубашку и юбку. Заправила за пояс выбившуюся майку, поняла, что блокнот за 4 коп. где-то выпал. Заново перевязала тесемки на фартуке. Вышла из беседки под дождь и… увидела мальчишку, который наблюдал за мной от подъезда. Выследили! Я кинулась бы бежать, если бы не закончились силы.

Но мальчишка оказался не из тех. Я это поняла, когда немного пригляделась. Он стоял против света, спиной к подъезду. В темном пальто, как и подрост­ки возле киоска, но на голове была вязаная шапка с помпоном, а в руках он держал женскую хозяйственную сумку.

Мальчишка смотрел на меня.

— Подойди, — негромко позвал он таким тоном, будто имел право командовать.

Я сунула руки под мышки, чтобы меньше трясло, и подошла.

— Идем, — сказал он без выражения.

Повернулся и пошел к двери подъезда, а я пошла за ним, потому что он шел в тепло.