Дочь предателя - [17]

* * *

В нашу палату положили девочку. Она была моя ровесница. Деревенская, крепкая, уверенная в себе, с ровными ножками и с длинными, до низа лопаток, русыми косами. Звали ее Верой, по-нашему по-тогдашнему Веркой. Однажды Верка пришла в палату с вытаращенными, как столовые ложки, глазами, схватила меня за руку и потащила за собой. Мы забрались в кузов грузовика под виноградом, и она страшным шепотом сказала:

— А я знаю, почему тебя увозят.

— Фу! — сказала я в сердцах. — Без тебя сама знаю. И во-первых: меня не увозят. А переводят до конца семилетки. Потом вернусь и пойду учиться на бухучет.

— Во-первых, увозят, — настойчиво повторила Верка, которая не собиралась со мной ссориться. Ей не терпелось поделиться разнюханной тайной. — Но вообще-то все равно… Главное… Санитарки в помоечной болтали. — Задохнувшись от важности, не давая мне вставить слово, Верка еще больше вытаращила глаза и зашептала еще громче: — Ты в больницу-то, знаешь, с чего попала? Тебя, оказывается, чуть не убили! Понимаешь, нет? Тебя хотели убить!

Она отстранилась от меня, чтобы лучше насладиться эффектом.

— Фу! — еще раз сказала я. — Ну ты и дура, Верка. Я же не за кладбищем ночью гуляла. Я же на речке была. Днем. Там же были одни наши.

— Да в том-то и дело, — жарко зашептала моя больничная подружка. — Чтоб меня разорвало, если вру! Чтоб меня, если вру… — Она запнулась, не зная, чем бы таким поклясться. — Да чтоб мне из больницы вовек не выписываться! — Она на мгновенье нахмурилась, переживая необратимость клятвы. — Убить тебя кто-то хотел, да не нашли кто, вот инспекторша и велела, чтобы тебя девали куда хотят, ей уголовка не нужна. Мало того, что у вас вообще всегда одни драки, так еще и ты тут. А кому отвечать, если что, ей и отвечать.

Какая-то логика в ее словах была.

— Ну! — не выдержала она, глядя в мое испуганное, растерянное лицо, и даже тряхнула меня за руки. — За что тебя так-то?

Ее распирало от любопытства.

— Не знаю, — сказала я наконец.

— Ладно врать-то!

— У вас небось тоже бьют.

— Бьют, да не до смерти же, — возразила она. — Тебя вон еле спасли. Да и если бы не собака...

Не то чтобы я по-прежнему думала про солнечный удар. Вполне могли тюкнуть даже и нарочно, ну и что? Я и сама могла тюкнуть, злости у нас во всех хватало.

Не верилось, что хотели до смерти. Наверняка просто камень попался в руку не тот, не голыш.

Я промолчала.

— Так не бывает, — сказала Верка твердо, — чтобы аж почти до смерти, а ты бы даже не знала, за что.

Она явно собралась обидеться.

Я покачала головой.

— Нет, — сказала я, поднимаясь с места. — Ты, Верка, хочешь верь, хочешь нет, но не знаю, как ваши, а наши мальчишки всегда блинчики по воде пускают. Вот ваш бы признался, что ли, если бы так заехал?

Верка задумалась.

— Зачем же тогда увозят?

— Да не увозят, — с вымученным терпением сказала я, глядя на нее сверху вниз. — Тетя Катя сказала, и Иван Никифорович уже приезжал, сказал: доучиваться меня в Ленинград отправляют. За хорошую учебу. А здесь уже в разнарядку внесли, чтобы я потом сразу вернулась, а мне работа была в «Коммунхозе».

— В разнаря-адку?..

В ее голосе появилось сомнение, я почти ее убедила.

Оставались санитарки.

— Чего ж они тогда болтают? — вопросительно сказала Верка.

— Языками чешут. — Я пожала плечами. — Выдумают глупость, а я объясняй? У них и спроси.

— Вот ведь дуры, — рассердилась Верка. — Балаболки чертовы.

— Ладно, пошли на полдник, — сказала я и полезла через борт, вслепую нашаривая ногой колесо.

За день до отъезда Шурка еще раз привез Ивана Никифоровича. Мы серьезно поговорили наедине, как взрослые. Иван Никифорович сказал, что, посовещавшись с инспекторшей, выбрали Ленинград, во-первых, из тех соображений, что в культурной столице я получу образование лучше, чем в другом месте. Во-вторых, Ленинград ему хорошо знаком, и он знает, о чем говорит, он сам родом из Ленинграда. Об этом я и так знала, мы все знали. Дом его разбомбили, семья где-то на братских кладбищах — ни места, ни имени, так что после ранения пожил он по разным городам, а вот пригодился в селе… В-третьих, сказал он, может, это судьба, раз все так складывается одно к одному. Необязательно прийти и сразу все выложить, сказал он, можно ведь зайти раз-другой, осмотреться. Он достал из кармана рубашки листок с адресом и велел выучить наизусть, обо всем этом до поры до времени помалкивать и вообще быть поосторожней. Я была не дурочка, такие вещи понимала. Он хотел как лучше, потому нарушал правила, а за это могли прогнать с работы, если чего не хуже.

Когда Иван Никифорович уверился, что я все выучила и все осознала, я спросила о том, что меня в самом деле интересовало, то есть про бухучет. Иван Никифорович на вопрос мой кивнул: если захочу, могу после седьмого класса вернуться, получить здесь неполное среднее, а после меня трудоустроят в колхоз или в ближний совхоз, это он обеспечит. Расстались мы оба довольные. Этот адрес я выучила, его и учить было нечего — как у нас на усадьбе. Остальные записала в блокнот.

Шурка привез мне для них блокнот за четыре копейки в мелкую клетку, чтобы на оставшемся месте я записывала все интересное, что будет случаться в пути. Ко дню выписки адресов в блокноте набралось пять штук — на две с половиной страницы. Во-первых, нашего дома, флигельный, там жили тетя Катя с дядей Костей. Потом — нашего дома отрядный (чтобы писать письма Натке и Тимке). Домашний Шуркин — три, домашний Веркин — четыре и личный Валерия Никитича — пять. Иван Никифорович привез мне письма от Тимки с Наткой. Натка обещала, что будет меня помнить, и просила, если удастся, прислать ей открытку с видом Ленинграда. Тимка на шершавом, не мелованном, тетрадном листе в линейку, с синими полями, написал: «Здравствуй, Нюта. Ты там выздоравливай скорее, съезди в Ленинград и вертайся. Я никуда не денусь. Буду комбайнером. Жду ответа. Тимур».