Дочь предателя - [15]
— Скоро, скоро твои приедут, — сказала, проходя мимо меня по коридору, медсестра. — Извелась вся.
— Изведешься тут, — охотно согласилась я, радуясь слову «твои».
— Потерпи, немного осталось, — сказала медсестра.
Она сказала это и пошла, а мне стало еще легче и еще веселей на душе, чем было раньше. Через секунд, может быть, пять, и я услышала стук мотора, потом увидела на улице свет фар, и перед въездом остановилась наша пыльная полуторка. Запахло бензином, хлопнула водительская дверца. Шурка, которого с моего места было хорошо видно при свете фонаря, выпрыгнул на дорогу и пошел помогать матери выбраться из кабины. Я тоже помогала бы, и открывала бы заедавшую дверцу, и подставляла бы руку или плечо, если бы не больничный распорядок, который запрещал нам выходить после ужина. Потому только помахала им в окно от полноты чувств (хотя знала, что они меня не видят) и понеслась их встречать к задней двери. Шурка нес сумку со сменой белья и гостинцами. Лицо у него было грязное, но он все равно, как всегда, улыбался. А тетя Катя шла медленно, тяжело и против света была похожа на низенького медведя в светлом платке. Я подумала, что, наверное, она совсем уже устает, и мне стало ее жалко. Так жалко, что даже немного больно, и потому, едва она переступила через больничный порог, я с ходу ткнулась ей носом в мягкую, широкую подмышку.
— Детонька моя, — сказала тетя Катя, останавливаясь и прижимая меня к себе тяжелой сильной рукой, — ангел мой золотой.
Она знала, что я не люблю, когда меня называют ангелом, потому что ангелы пережиток прошлого, и вообще это не по-советски и не по-пионерски. На мгновение где-то, позади сердца, шевельнулся холодок. Но от тети Кати вкусно, по-знакомому пахло кухней, нашим домом и еще чем-то — не знаю чем, но своим, — так что я пропустила эти слова мимо ушей и обняла ее еще крепче.
— Да пройти-то дайте, — будто бы недовольным голосом сказал из-за ее спины Шурка. Я до сих пор помню, как в полутьме крыльца у него блеснули глаза. — Успеете наобниматься.
С этими словами он легонько подтолкнул мать в спину. Та шагнула вперед, и я отступила в сторону, давая дорогу. А когда они оба вошли и оказались на полном свету, я не выдержала паузы (хотя раньше хотела усадить их в палате перед своей койкой, что, по моим понятиям, больше бы соответствовало торжественности момента) и, задыхающимся от счастья голосом, перейдя почему-то на громкий шепот, объявила:
— Меня выписывают!
И отступила в сторону, чтобы лучше видеть произведенный эффект.
У обоих лица были слишком усталые, чтобы в них отразилась та безмерная радость, какую я ожидала увидеть.
— Да уж знаем, знаем, — как-то слишком, нарочито громко сказал Шурка, а тетя Катя меня снова обняла и повела по коридору к палате, прижимая на ходу к своему теплому боку. Я шла и без умолку болтала. Рассказывала, что у нас было на обед, спрашивала, что было у них, и кто дежурил, кто помогал ей в кухне, и не привезли ли уже из колхоза обещанный хлеб (зерно). Про Томика я не спрашивала. Я никогда про него не спрашивала. Я знала, что он меня ждет.
— Давай переодеваться, — сказала в палате тетя Катя, открывая сумку.
— Давайте, — сказал Шурка, — а я пока что пойду умоюсь. Изгваздался весь, с мотором этим, — добавил он сердито.
Тетя Катя вынула мое белье, но сначала — лежавшую в сумке сверху пачку печенья «Слава Октябрю», которую положила мне в тумбочку.
— Ты сама-то не захворала? — спросила я, потому что какая-то она была не такая.
— Нет, — отозвалась та просто. — Слава Богу, здорова. А Костя слег, — добавила она. — Осколок двинулся.
Я с облегчением вздохнула. Я поняла, почему у нее душа не на месте.
Ну да ничего, не впервой, оклемается, хотела сказать я, чтобы ее ободрить, но постеснялась.
Поняла, и почему они оба такие измученные. Теперь, значит, они с Шуркой выполняли дяди Костины обязанности: поливали, грузили, мели двор.
— Ну да ничего, — сказала я все же вслух. — Вот выпишут, и буду тебе помогать.
Тетя Катя наконец улыбнулась.
Она помогла мне переодеться, сложила снятую одежку в матерчатую, самосшитую сумку. Достала четыре яблока, одно дала мне в руки, а три положила в тумбочку под газету. Достала из кармана две конфеты «Первоклассница», мои любимые. Я сразу догадалась, что конфеты были из нашего меню на полдник, одна ее, а вторая — дяди Костина. Их я взяла с особенной благодарностью и положила не в тумбочку, а в карман халата.
Шурка все не возвращался, что-то он застрял умываясь. Тетя Катя сказала:
— Пойдем, что ли, посидим в коридорчике, — и я обрадовалась тому, что они, значит, не торопятся, хотя и оба устали, и, значит, какое-то время со мной посидят, может быть, даже полчаса или двадцать минут.
Мы шли «посидеть», куда ходили всегда, к двум стульям в конце коридора у кабинета главного врача. По пути я сообщила все подробности: про утренний обход, про результаты рентгена и про то, что мне пока что нельзя будет скакать и бегать, но нормально ходить можно, и ходить в школу можно, и подметать двор, значит, тоже можно. При этих моих словах тетя Катя крепко взяла меня за плечи и посмотрела прямо в глаза.
«…Этот проклятый вирус никуда не делся. Он все лето косил и косил людей. А в августе пришла его «вторая волна», которая оказалась хуже первой. Седьмой месяц жили в этой напасти. И все вокруг в людской жизни менялось и ломалось, неожиданно. Но главное, повторяли: из дома не выходить. Особенно старым людям. В радость ли — такие прогулки. Бредешь словно в чужом городе, полупустом. Не люди, а маски вокруг: белые, синие, черные… И чужие глаза — настороже».
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.
Хартфордшир, 5 октября 2016 года, примерно два часа ночи. Офицер полиции Дэйв Уорделл и его служебный пес по кличке Финн пытались задержать подозреваемого в ограблении, когда преступник обернулся и атаковал своих преследователей. Финн был ранен ножом с 25-сантиметровым лезвием сначала в подмышку, а затем — когда попытался прикрыть хозяина — в голову. Пес, без сомнения, спас своего напарника, но теперь шла борьба уже за жизнь самого Финна. В тот момент в голове Дэйва Уорделла пронеслись различные воспоминания об их удивительной дружбе и привязанности.
Парень со странным именем Плутон мечтает полететь на Плутон, чтобы всем доказать, что его имя – не ошибка, а судьба. Но пока такие полеты доступны только роботам. Однажды Плутона приглашают в экспериментальную команду – он станет первым человеком, ступившим на Плутон и осуществит свою детскую мечту. Но сначала Плутон должен выполнить последнее задание на Земле – помочь роботу осознать, кто он есть на самом деле.
Сон, который вы почему-то забыли. Это история о времени и исчезнувшем. О том, как человек, умерев однажды, пытается отыскать себя в мире, где реальность, окутанная грезами, воспевает тусклое солнце среди облаков. В мире, где даже ангел, утратив веру в человечество, прячется где-то очень далеко. Это роман о поиске истины внутри и попытке героев найти в себе силы, чтобы среди всей этой суеты ответить на главные вопросы своего бытия.
Что такое дружба? Готовы ли вы ценой дружбы переступить через себя и свои принципы и быть готовым поставить всё на кон? Об этом вам расскажет эта небольшая книга. В центре событий мальчик, который знакомится с группой неизвестных ребят. Вместе с ним они решают бороться за справедливость, отомстить за своё детство и стать «спасателями» в небольшом городке. Спустя некоторое время главный герой знакомится с ничем не примечательным юношей по имени Лиано, и именно он будет помогать ему выпутаться. Из чего? Ответ вы найдёте, начав читать эту небольшую книжку.